Голубка

Виктор подумал, что в будке гораздо приятнее ездить, когда она «полна коробочка», как тут говорят. Тогда тебя как бы поддерживают соседи. Даже если галдят кругом, все равно среди людей хорошо. А сейчас как в душном сне: одна разламываемая на куски деревянная колымага кувыркается в преисподнюю, и безымянный молчаливый спутник затаился, неизвестно, есть он или нет.

— Гонит... как на пожар! — крикнул Виктор в темноту, желая услышать чужой сочувственный голос. Но человек молчал. Тогда Виктор стал думать о Голубке, о том, как он сейчас увидит ее лицо, прикоснется рукой к ее волосам в знак переполняющей его благодарности за то, что она есть и существует среди этой ночи и грохота, что она то живое, около которого хочется жить.

Он думал о Голубке и держался за холодную железную скобу. На языке, на зубах навязла пыль.

Однажды он спросил Женю:

— У тебя сердце когда-нибудь болит?

— Нет,— отвечала она легко.

— Но ты же сама говорила про сердце

— Ну и что? Говорила, потому что мне было совестно, что ты болел, а у меня ничего не болит. Я придумала, и у меня как будто заболело. А сейчас прошло, честное слово.

Машина остановилась. Стало вдруг тихо, желанный покой растекся по телу, в дверь были видны огоньки на участке.

Из темноты отделился кто-то в светлой куртке.

— Пришел?

Женя приблизилась к нему вплотную, но не поцеловала его, потому что, кроме них, были еще люди. Она тронула пальцами его лицо, и он тоже провел рукой по ее щеке, по шее. Она сказала «пришел», и он почувствовал, как она ждала.

Женя отошла к работающему экскаватору, стала разговаривать с бригадиром. Виктор слышал, как она говорила: «Машин будет девять. Только успевайте принимать». Бригадир отвечал ей: «Это вначале девять, а к утру они начнут по одной исчезать, как мухи к зиме...»

— Почему как мухи? — спросил Виктор, когда она вернулась. Он знал заранее, что для него все будет сказана по-другому, с другой интонацией. И как он ожидал, она ответила, раздумывала она уже не над этим, а над чем-то другим, что было вне их обоих и составляло ее заботу.

— Ну, люди на ночную по второй смене отстаивают,— говорила она.— Устают. Говорят же на востоке: самый трудный путь — это пять последних метров.

Занятая делами, она уходила, возвращалась, и мысли ее были далеко. Ему она только виновато улыбнулась: «Ну, прости, что я тебя позвала и я не с тобой. Мне хорошо, что ты здесь, а думать я буду о работе».

Потом она освободилась, за руку повела его куда-то, куда одна знала дорогу. Вдруг они очутились на высоте, над котлованом. Бетонные блоки высились там, внизу, были они разной величины, в огнях и очень напоминали город небоскребов, если на него взглянуть сверху.

На мухинской эстакаде мигали два красных глаза мостоукладчика.

— Тут, пока тебя не было, я наряды закрывала,— сказала Женя, все глядя вниз.— Записываешь черт знает что... «Подтяжка солнца к земле вручную», как шутят рабочие. Переругалась с нормировщиком, а потом гриппом заболела. Еще ко мне Генка приходил. Мухин.

— Как он съездил? — спросил Виктор. Ему захотелось обнять Женю. Она испуганно отстранилась, но поняла, что видеть их здесь некому. Потерлась щекой об его рукав.

— Мне очень тебя не хватало. Я устала быть одна. Генка? Ничего, похудел, загорел... А у меня теперь и вправду стало сердце болеть. Не уезжай больше.

— Меня приглашают в постройком работать,— сказал он вдруг. Он понимал, что Женя воспримет это с юмором. Так оно и вышло.

— Лялин? — спросила она, засмеявшись.

— А кто же еще?

Он рассказал вкратце, как они съездили, и про Семеныча, и про случившийся там скандал.

— Какой карьерист! — сказала Женя про Лялина.

— Да,— подтвердил Виктор.

— Но ты ему заявил об этом?

— Нет,— ответил Виктор.— Но я только сейчас, как рассказывал, понял его до конца.

— Ты должен с ним объясниться. Он расчетливый карьерист и демагог. Еще не хватало, чтобы ты у него работал. Ты категорически отказался?

— Нет еще, но я и не согласился.

— Как же так можно? — огорченно говорила Женя.— На твоих глазах помыкают людьми, плюют им в лицо, а ты с ним заодно?

— Я хотел разобраться,— ответил он.— Теперь я все понял, и я ему скажу. Я сам разозлился, честное слово.

— Нелегко же тебя разозлить!

Он не ответил.

На эстакаде, на уровне их глаз работали сварщики, огненные брызги сварки водопадом стекали вниз, но не долетали до котлована и гасли в воздухе.

— Смотри, ни одного рабочего из бригады подборщиков. Вот сачки! Пойдем вниз.

Они стали спускаться, Виктор поддерживал ее за руку. Острые камешки срывались из-под ног и катились вниз.

Она говорила:

— А Саркисов мне знаешь что сказал? Что мы вместе уедем на другую стройку. И все начнем сначала. Правда?

Они спустились со скалы. Женя открыла прорабку, бросила в ящик печати. При свете прожектора, светящего в окно, что-то записала в рабочей тетрадке о дежурстве. Пришел электрик, и она сказала:

— Прожектор нужно рабочим поставить.

— Пока буду ставить, и так рассветет,— отвечал он.

— А что за щеку держишься? Зубы? — спросила его Женя.

— Ага, буду вставлять,— сказал он.

— Тогда сразу железобетонные, чтобы, как плотину, на века.