«Вы хоть представляете себе, как я вас ненавижу? — проносится у меня в голове. — Вас, посвятивших таланты и время Голодным играм?»
Пытаюсь поймать взгляд Плутарха Хевенсби, но тот будто бы намеренно избегает меня весь тренировочный период. Помню, как он приглашал на танец, как хвастал изображением пересмешницы на часах. А здесь — никакого внимания. Разумеется, я ведь — простой трибут, а это — главный распорядитель Игр. Такой могущественный, далекий, неуязвимый…
Внезапно я понимаю, что делать. Пожалуй, мне удастся переплюнуть выходку Пита. Бодро шагаю к секции по вязанию узлов и беру веревку. Руки с трудом подчиняются: я ведь не делала этого самостоятельно. Только наблюдала за Финником, а его ловкие пальцы двигались очень быстро. Минут через десять петля все же получается. Вытаскиваю на середину зала один из манекенов-мишеней и с помощью клеящих брусков подвешиваю его за шею. Для пущего эффекта не мешало бы связать руки за спиной, но время уже на исходе. Спешу в секцию маскировки, где морфлингисты устроили настоящий бедлам, и нахожу начатую банку с кроваво-красным ягодным соком. Вполне сгодится. Розоватая обивка манекена отлично впитывает яркую краску. Закрыв собой тело, аккуратно пишу на нем пару слов — и отступаю в сторону, чтобы насладиться выражением на лицах распорядителей в то время, как они прочитают знакомое имя:
СЕНЕКА КРЕЙН
17
Эффект превосходит мои ожидания. Кто-то вскрикивает, другие роняют бокалы с вином, и те разлетаются по полу с музыкальным звоном. Двое раздумывают, не упасть ли в обморок. Все просто потрясены.
Свершилось: Плутарх Хевенсби обратил на меня внимание. Какой пристальный взгляд! Между пальцами растекается сок от персика, раздавленного в руке. Наконец главный распорядитель, откашлявшись, произносит:
— Можете идти, мисс Эвердин.
Отвечаю любезным кивком, разворачиваюсь, а напоследок, не удержавшись от соблазна, швыряю через плечо банку с ягодным соком. Слышно, как она ударяет по манекену, расплескивая остатки багровой жижи. Еще пара бокалов со звоном падает на пол. В щель между съезжающимися дверями лифта я успеваю заметить в зале окаменевшие фигуры распорядителей.
В голове проносится: «Ну что, удивила?»
Да, это был необдуманный и опасный шаг, и за него, без сомнения, десять раз придется платить. Но прямо сейчас мне так хорошо, аж мурашки по коже.
Хочу найти Хеймитча и немедленно все ему выложить, однако поблизости никого нет. Наверное, готовятся к ужину. Да и мне не мешает помыться. Тем более этот сок на руках… Стоя под струями душа, я начинаю сомневаться в мудрости своего поступка. Прежде чем действовать, нужно было спросить себя: «Как это поможет Питу?» Прямо сейчас — никак. Все происходящее на тренировках охраняется режимом высшей секретности, поэтому не имеет смысла меня примерно наказывать: ведь ни одна душа не узнает за что. В прошлом году моя дерзость даже была вознаграждена. Впрочем, как можно сравнивать? Если распорядители всерьез разозлятся и захотят покарать меня на арене, Пит попадет под удар одним из первых. Может, не стоило так торопиться? И все же… Не могу сказать, чтобы я сожалела о сделанном.
Когда все собираются к ужину, пальцы Пита еще покрыты пятнами краски, хотя его волосы не успели высохнуть после душа. Значит, он все-таки что-то маскировал. Как только нам подают суп, Хеймитч решает заговорить о том, что теперь у всех на уме:
— Ну, и как прошли ваши показы?
Мы с Питом обмениваемся взглядами.
— Ты первый. — Отчего-то я не спешу облекать в слова свой подвиг. В тишине банкетного зала он кажется чересчур вызывающим. — Похоже, это было нечто. Я потом сорок минут ожидала вызова.
По-моему, Пит испытывает такие же терзания.
— Ну, я… занялся маскировкой, как ты предложила, Китнисс. — Он запинается. — Вернее, не совсем маскировкой. То есть краски мне пригодились…
— Для чего? — осведомляется Порция.
Мне вспоминается резкий запах чистящего средства, ударивший в нос на входе в тренировочный зал. Встревоженные лица распорядителей. Мат, передвинутый на середину. Может, под ним решили спрятать то, что не удалось отмыть?
— Ты написал картину, да?
— Видела? — вскидывается Пит.
— Нет. Но распорядители от души постарались ее закрыть.
— Все правильно, — безразлично бросает Эффи. — Трибут и не должен знать о поступках будущего соперника. А что ты нарисовал? — У нее как-то странно поблескивают глаза. — Портрет Китнисс?
Меня даже разбирает досада.
— С какой радости, Эффи?
— Например, чтобы показать, что будет любой ценой защищать тебя. Зрители в Капитолии другого и не ждут. Разве он не вызвался добровольцем, лишь бы пойти на арену с тобой? — произносит она как ни в чем не бывало.
— Вообще-то, — вмешивается Пит, — я написал портрет Руты. После того как Китнисс украсила ее тело цветами.
Некоторое время все молча переваривают услышанное.
— Ну, и чего ты хотел добиться? — очень уж сдержанным тоном интересуется ментор.
— Не знаю. Пусть хотя бы на миг осознают… ведь это они убили маленькую девочку.