Голод и тьма

– Благодарю тебя, отец Иероним, – ласково сказал Патриарх. – Ведь Ченстоховская икона Божьей Матери почитается православными наравне с католиками, а список весьма искусно исполнен.

– И даже оклад – точная копия того, что на самой святой иконе, – еще раз поклонился Иероним. – А дар сей говорит о том, что разногласия между Святой Католической Церковью и Церковью Православной не так уж и велики. И что преодоление их угодно Господу.

– Именно так, – кротко ответил Иов, и началась дискуссия по поводу наших разногласий. Должен сказать, что велась она весьма корректно и благожелательно, хотя решения предлагались диаметрально противоположные – Иероним предлагал Русской церкви принять Унию, а Иов настаивал на возвращении Римского епископа на его законное место первого среди равных в сонме церквей, и что первым шагом могла бы быть отмена Унии.

Конечно, ни о чем они не договорились, но Иов, прощаясь с Иеронимом, выразил надежду, что дискуссия продлится, ибо «не любо Господу, чтобы его Церковь не была едина». На что Иероним согласился с ним и добавил, что церквям надо держаться вместе и в противостоянии новых ересей, таких, как «лютерианская», «кальвинова» и «цвинглиева», а также англиканская[28].

Когда мы шли обратно во дворец, Иероним мечтательно глядел куда-то в пространство, а потом сказал мне весьма тихим голосом:

– Воистину святой человек ваш Патриарх. Особенно в сравнении… – и тут он замолчал, сообразив, что подобное откровение в адрес не только не члена ордена, но и приверженца другой конфессии, для иезуита недопустимо. Я ничего не сказал, сообразив, что так будет лучше.

На следующее утро Сапега удивил нас тем, что у него, как оказалось, были с собой два экземпляра договора, скрепленных подписью Сигизмунда, где содержались все оговоренные пункты соглашения, и лишь сумму выкупа вписали туда вручную. Вообще-то у меня возникло впечатление, что у них было заготовлено несколько вариантов – в зависимости от результата переговоров. Но компенсацию Борис милостиво принял и перед обедом милостиво подписал оба экземпляра, оставив, как и положено, себе один, а другой отдав полякам.

Потом отец Иероним с Любомирским ездили в Измайлово за пленными и заключенными. И вот, наконец, наши гости отчалили. Душевным прощание у меня получилось лишь с иезуитом, которому передали от Патриарха список Владимирской Богоматери. Иероним поклонился монаху, который принёс ему подарок, взял его с огромной осторожностью, встал на колени, и поцеловал икону, затем бережно положил его в расшитую золотом сумку – вероятно, в ней был привезён список, подаренный патриарху. Затем он поклонился Борису, расцеловался при всех со мной, и пошёл в свою карету, причём, как мне показалось, глаза у него блестели. Я же про себя подумал, что, пока в Речи Посполитой были такие монахи, то страна эта небезнадёжна.

Другие же вели себя по-иному. Как только они вышли от Бориса, лицо Сапеги из угодливо-услужливого вновь стало брезгливым, Казановского подленьким, с плохо скрываемым выражением некого триумфа, и лишь Любомирский выглядел виновато и попрощался со мной подчёркнуто сердечно. Наверное, он знал о тайной миссии Казановского, но ее не одобрял, и, вспоминая Чернигов, я не мог держать на него зла.

Не успел осесть снег, поднятый копытами польских коней, как мы с Щелкаловым и Ринатом отправились почтить своим присутствием переговоры между купцами. Как ни странно, хоть они и были намного менее вежливыми, чем наши встречи с дипломатами, но настроены обе стороны были весьма практично, и вскоре добились взаимоприемлемого результата, сулившего немалые барыши для обеих сторон. Я попытался разглядеть поджигателей с их стороны и агентов с нашей, но ничего такого не заметил. Зато Аристарх, со своим чутьем опытного сыскного профессионала, указал мне на троих купцов с нашей стороны и двоих приезжих. По его словам, слишком уж они были дружны с самого начала.

Подумав, мы решили не чинить препятствий отъезду ляхов, а вот наших взять под наблюдение. Но пока те вели себя, как пай-мальчики, и я стал было сомневаться в словах Никитки – не потому, что я ему не доверял, а потому, что и его могли ввести в заблуждение. А скоро разъехались поляки с литвинами, и жизнь пошла своим чередом.

Температуры к началу марта поднялись градусов до десяти, и я решил съездить в свою новую вотчину – Радонеж, взяв с собой Рината, двоих «наших» с «Москвы», и нескольких «измайловцев». Дорога на санях заняла всего день, а город оказался практически сплошь деревянным, но достаточно богатым, с немалой прослойкой купечества. Представлял он из себя практически идеальный круг валов с деревянными стенами диаметром где-нибудь километра в полтора, а с северной стороны, между городом и полями, располагался немалого размера посад. Западнее, южнее, восточнее вдоль живописных дорог то и дело виднелись деревеньки, также являвшихся частью моих владений. Внутри же самого города, на холме у западной стены, находился небольшой детинец.