Голод

Теперь, спустя не один десяток лет, он всей душой тосковал о холодных каменных плитах, устилавших полы тенистых коридоров того самого дома. О воде, льющейся из глиняных кувшинов. О тени, фарфоре и кубиках льда.

Здесь спрятаться от жары было негде.

Согласно газетным статьям и рассказам нескольких путешественников, ходивших на запад через Траки, пустыню обоз должен был пересечь за день.

Однако за первым днем последовал второй, за вторым – третий, а пустыня все не кончалась. Изголодавшееся, обезумевшее от жажды стадо Мерфи куда-то ушло среди ночи, а гоняться за коровами ни у кого в партии не было сил. Вперед двигались молча, словно похоронная процессия невероятной длины. Даже споров никто не затевал.

На четвертый день ветер усилился, над землей заплясали, закружились столбики смерчей – пыль пополам с соляной крошкой. Детишки впервые за много дней оживились, захлопали в ладоши. Однако ветер крепчал, смерчики разрослись, превратились в нечто вроде огромных змееподобных тварей, осыпали фургоны градом камней, пробивших насквозь парусину, и тучами пыли, слепящей глаза, обжигающей щеки. Не ожидавшие дурного, малыши захныкали.

Запасов воды у большинства едва хватало для людей. Скот охватила паника. Волы и коровы ревели, теряя разум. Ничего более жуткого Рид в жизни еще не слышал.

На пятый день Ноэ Джеймс, один из возниц Рида, явился к нему с известием, что его волы гибнут. Согнувшись едва ли не вдвое, оба двинулись навстречу буйному ветру, прошли около полумили и оказались возле фургонов семейства Ридов. Две-три пары волов барахтались, бились в песке. По крайней мере, один уже пал. Остальные испуганно перебирали копытами, приплясывали в упряжке.

– Вода у нас есть? – спросил Рид, хотя ответ знал заранее.

Джеймс покачал головой.

– Есть чуток, но это ничему не поможет.

– Раз так, выпрягай вон того и того, – велел Рид, указав бичом на еще одного издыхающего вола, но тут заметил, как дрожит в руке кончик бича, и поспешил опустить его. – Придется оставшимся и за них поработать.

– При всем к вам почтении, мистер Рид, так вы только остальных быстрее загоните, – возразил Джеймс. – Так они у вас дня не протянут.

– Что же вы предлагаете?

Рот Рита был полон пыли. Пыль скрежетала на зубах, пыль запорошила глаза. Рид понимал, что Джеймс прав, но не мог с этим примириться, не мог вынести даже мысли о том, чтоб бросить фургон. Бросив фургон, он больше не сможет делать вид, будто…

А впрочем, до того ли сейчас? Речь уже не о Калифорнии. Не о том, куда они следуют. Речь о том, чтобы просто остаться в живых.

Тут к ним подкатил фургон Джорджа Доннера. После предательства Гастингса Доннер сделался сам на себя не похож, и Рид был этому только рад: без его похвальбы и склонности отмахиваться от предостережений Рида дела в обозе пошли много лучше.

Взглянув на Рида, Доннер отвел глаза в сторону.

– Можете погрузить часть вещей ко мне, – сказал он. – И благодарить меня вовсе нет надобности.

Вот тут сердце Рида исполнилось искренней благодарности к Доннеру: сказать «спасибо» у него просто язык не повернулся бы, и Доннер, кажется, это понимал. Еще оба они понимали, что Доннер в немалом долгу перед Ридом, сменившим его в роли капитана после инцидента с Гастингсом.

Во время разгрузки фургонов и сортировки вещей (оставить при себе надлежало только самое ценное) Маргарет не удержалась от слез. Притихшие дети без жалоб, послушно сложили наземь игрушки. На самом дне кучи оказалось седло, изготовленное самим Ридом для Вирджинии, когда та получила в подарок первого пони. Кромки дубленой кожи украшал узор из цветов и виноградных лоз, на подпругах блестели никелем кончо[12] – совсем как у настоящих, взрослых седел лучшей работы. Когда-то Рид гордился этим седлом, видя в нем наглядное свидетельство тому, что он – хороший отец, способный доставлять детям радость.

Теперь, тупо взирая на него, Рид с трудом понимал, какой в нем смысл… да и жизнь, к которой оно принадлежало, вспоминал разве что смутно.

– И даже Адди? – спросила Патти Рид, подняв куклу повыше, чтоб показать отцу.

Тряпичная кукла с фарфоровой головой, в лоскутном платьице, перепоясанном обрывком шнурка… Весу в той кукле – жалкие унции, но ведь унция к унции, унция к унции – глядишь, вот он и фунт. Восемь унций кукурузной муки против восьми унций ситцевых лоскутков и фарфора… Все эти унции – что песчинки, секунды, текущие в нижнюю склянку песочных часов, а жизнь ни одной не упустит, каждому счет подобьет без поблажек.

– Боюсь, что да, – ответил Рид, удивляясь внезапной тяжести в груди: дочь уложила куклу на землю бережно, словно в могилу.

С перегрузкой управились всего-то за час, а брошенные фургоны уже превратились всего-навсего в призраки, тени минувшего. Издыхающих волов Рид пристрелил, чтоб не мучились зря. Особой фантазией он не отличался сроду, но в эти минуты ему почудилось, будто перед смертью во взглядах животных мелькнула искренняя благодарность.

Глава девятнадцатая