Голод

Я кинулась вперед, радуясь возможности отойти от Бриккен, хотела достать ему сахару, мы одновременно потянулись к пакету на верхней полке, его руки в рукавах из клетчатой фланели – всего в нескольких сантиметрах от моей щеки. Когда он налил кофе себе в термос, я продолжала стоять на месте. Бриккен уже ушла, чтобы подвязать помидорную рассаду, а я все еще стояла у шкафчика, думая о лесе, о смерти, о своей свекрови, у которой под блузкой сердце косули, и которая никогда не пойдет одна к компостной куче у забора. Думала о Руаре, который первым добежал до хлева, позаботился о внуке и уже двинулся дальше. Его широкие губы. Этот смех, заполнявший собой всю комнату, который вырывался из окна, стремясь заполонить весь мир. Вспоминала, как Бу в больнице засунул голову под куртку Руару – ломала голову, какое чувство бы у меня возникло, если бы я тоже так сделала – и еще подумала о том, то моя мама умерла и больше не может меня ни разозлить, ни расстроить. И еще мне снова вспомнилась Унни, которая сама решила, когда лесу пора забрать ее.

– Пошла по лесу назад в сторону Тронхейма или просто вникуда.

Так сказала однажды Бриккен.

Важно выбрать самой.

Так что я пошла к Руару за дровяным сараем, когда стемнело. Поздним вечером сад стал каким-то чужим – словно это другой сад, расположенный совсем в другом месте, и мы какие-то другие. Сумерки, полумрак, все разрешено.

Волосы Руара уже начали редеть, между волосками просвечивала лысина – пожалуй, ему было тогда столько же лет, сколько мне сейчас. Последние лучи солнца ложились на его лицо, поблескивая на острие топора. Когда я взглянула на его руки, все мои проблемы сразу показались мне ерундой; большие грубые руки с мозолями и трещинами, в которых земля и машинное масло образовали нечто похоже на татуировку – почти произведение искусства. Он запускал во мне время, так что оно неслось вскачь. Я встала совсем рядом, прижавшись животом к его бедру и грудью к его руке выше локтя. Потом придвинулась еще ближе. Что-то вспыхнуло в его зрачках и тут же снова погасло. Меня охватило чувство покоя, похожее на большое теплое одеяло. Я расстегнула блузку, сняла одежду и дала ей упасть ее к нашим ногам. Ветерок холодил мне живот. Вечернее солнце на моем нагом теле, груди такие белые на фоне загорелых рук. У меня засосало под ложечкой.

– Иди сюда.

Горло сдавило, когда я произнесла эти слова.

Он заколебался – на целую секунду.

– Ты красивая, Кора.

Тут его глаза поменяли цвет и стали глубже, словно он мог заглянуть прямо в меня. Взгляд, отягощенный желанием тела.

Каждый поцелуй давал мне неизведанные ранее ощущения. Мой язык сплетался с его языком, и мы крепко держались друг за друга, как будто боялись упасть.

Медленно-медленно я помогла ему снять одежду. Один предмет за другим падали поверх моей, обнажая теплые и влажные части тела, тянущиеся к моей коже. Наконец мы стояли совсем голые, глаза в глаза, тело к телу. Мы легли на землю и долго смотрели друг на друга. Никто из нас не проронил ни слова. Я ждала, боясь даже дышать. Чувствовала, как он гладит меня по затылку, прижимая к себе, не сводя с меня глаз. Снова засосало под ложечкой. Прикосновение ощущалось кожей, как электрический разряд. Огонь, горевший во мне, распространился по всему телу. Закрыв глаза, я почувствовала, как жар внутри меня смешивается с теплом его тела.

Он развел мои ноги, я прижалась к нему и потянула его на себя. Колени у меня дрожали. Удар молнии среди осеннего шторма. Я чувствовала, как между нами вибрирует волна тепла.

Потом я лежала неподвижно, чувствуя себя так, словно с меня сняли всю кожу. Мне двадцать восемь, впереди вся жизнь на этом хуторе, с мыслью о том, что только что произошло. Шаги по гравию, но не в нашу сторону. Мы поднялись, поправили одежду, оглядываясь по сторонам.

В саду закончился воздух.

Унни Слепой случай

Черная как смоль зима. Теперь еды хватило на подольше, когда нас осталось трое. От этой мысли все горчило во рту. Мое тело отравлено – застывший плевок ржаной каши, в котором было мое сердце. Тележка стояла заброшенная, прислоненная к углу дома. Уходя одна в лес, я выла, как раненое животное. Согнувшаяся под тяжестью горя спина. Звук шагов ее босых ножек по полу. Горький стон сорвался с моих губ, прежде чем я успела сдержать его. Все равно, что кричать против ветра. Время не повернуть вспять. Теперь я больше не мать моей малышки. Для нее я всего лишь воспоминание, поблекшее со временем, уплывающее по реке времени.

Помню ли я сама своих родителей? Мама была светловолосая, ее звали Тириль. Моего отца звали Молл, он и отдал меня целительнице, когда умерла моя мать. Кажется, он собирался эмигрировать – не знаю, получилось ли у него. Голос у него был низкий и шершавый, у целительницы мягкий, хотя они брат и сестра. Во мне осталось мало воспоминаний о матери и об отце – неужели и Малышка будет вспоминать меня как смутный образ в тумане? Хочу ли я, чтобы она вспоминала меня, или же ей легче будет забыть?

Никто не обещал нам жизни без скорби.