Голод

– Все могло бы кончиться очень плохо, Кора, – сказал он мне, когда мы шли через больничную парковку.

Я крепко держалась за сумочку.

– Кора, о чем ты думала, черт подери?

Когда я не ответила, он ускорил шаг и захлопнул за собой дверцу машины.

Позднее я сидела с Бриккен дома на кухне и переводила дух. Она налила нам кофе.

– Надо же, мальчишка ничего не боится, – сказала Бриккен. – Это может плохо кончиться – достаточно вспомнить крестьянина Нильссона из Рэвбакки, который упал головой прямо на единственный камень на всей лесной дороге вон там, на повороте, или вот Хокана из Нэса, который по ошибке застрелился из пневмопистолета, каким скотину приканчивают.

Когда она это сказала, Руар встал и вышел, хотя он обычно не особо реагирует на подобные истории. Сама я сглотнула, но она уставилась на меня пристальным взглядом, так что я улыбнулась ей. Тут она как-то странно на меня посмотрела. Наверное, я улыбнулась как-то не так, с рычанием или безумным видом. По ошибке застрелиться из пневмопистолета. Чего только люди не творят. Да и я сама…. Но вслух я этого не сказала.

– Он недостаточно пуглив, – повторяет Бриккен. – Смерти надо бояться, если любишь жизнь. Мой отец был слишком смелым, так что его прибило деревом, как мне потом рассказывали. Эмиль бросил вызов лесу – его больше нет. Тот, кто не боится смерти, до старости не доживет.

– Так он сам виноват?

Я имела в виду Эмиля? Или, может быть, Бу? Она взглянула на меня и провела рукой по коленям. Снова и снова.

– Эмиль-то мой работал далеко на севере, где-то возле Каликса, где бескрайние леса, и рабочие руки всегда нужны. Толстые стволы, по пояс снегу вокруг каждой сосны. Собирался проработать там три месяца, до своего дня рождения. Я хотела попросить его не ехать туда, ведь деревья – они везде одинаковые, так какой смысл отправляться так далеко?

Тут она сделала паузу, сделала вдох и продолжала:

– За два дня до его дня рождения в дверь постучали. В кухне было жарко, пахло сахаром и сиропом, и я подумала, что мальчик мой приехал чуть раньше. Помню, противень был горячий. Печенье с орехами, его любимое. То, которое уже готово, лежало, еще теплое, в жестяной банке.

По лицу одного из них я сразу поняла, с какой вестью они пришли. Мне хотелось закрыть дверь, пробормотать заклинание, чтобы повернуть время вспять, схватить противень и защищаться им.

– Меня нет дома, – сказала я.

Но они все равно рассказали.

Все мое тело кричало: «Вернись ко мне!»

Но он был мертв.

Мой Эмиль замерз насмерть. Они не знали, умер ли он во сне или лежал на снегу в сознании, пока кровь остывала в жилах. Однажды зимним вечером он не вернулся в свой барак – то ли повернул обратно в лес, чтобы еще заработать, то ли его прохватило холодным ветром по дороге, когда он весь взмок от пота, никто не знает. Но я знаю одно – Лес забрал моего Эмиля. Моего мальчика занесло снегом. В одиночестве.

Бриккен сцепила руки на коленях, будто держала сама себя за руку.

– Я накормила их его печеньем.

Долгое время она молчала, но я не решалась сменить тему. Чувствовала, что она еще не закончила.

– Когда его надо было хоронить, жители деревни скинулись на место в кузове грузовика. Я одна поехала на грузовике на север и вернулась домой с гробом в кузове. Мой мальчик отправился в последний путь, зажатый между рыбой, алюминием и удобрением. В день похорон вся парковка перед церковью была забита.

Казалось, Бриккен ожидает от меня каких-то слов, но я сидела, глядя в свою чашку. Стиснула зубы – нежна, как моя кавказская овчарка. Когда Бриккен заговорила снова, я точно не знала, обращается она ко мне или к кухонным шкафчикам.

– Мне пятьдесят пять, а Эмилю никогда не исполнится тридцать пять, – сказала она. – Прошло почти двадцать лет, и для меня он никогда не станет взрослым. На лицо и тело моего ребенка падал снег за восемьсот километров отсюда, а меня не было рядом. Наверное, он замерз в сугробе и умер. В тот день мое сердце засохло навсегда. А когда-то я любила порошу.

Замолчав, она несколько раз сморгнула. Слезы под веками, а за кухонным столом предатель. Если бы Бу умер, все обвинили бы меня. А вот ее никто не обвиняет.

Но все же. Перед моим мысленным взором встало сердце Бриккен, похожее на высохшее сердце косули или оленя – оно гоняет кровь, по-прежнему теплое, даже может улыбаться, но пылать уже не в состоянии. Такой могла бы стать и я – ведь я чуть не допустила, чтобы мой Бу умер от заражения крови. Все во мне примерное, приблизительное, ненастоящее.

К нам зашел Руар, чтобы взять с собой кофе и перекус. Подошел к кофейнику, засунув большие пальцы в карманы брюк – похоже, уже оставил позади хлев и гвоздь.

– Мы пойдем порыбачим у озера, я и вороненок Бу.

– Я сейчас сложу вам с собой еды!