Голод

Так шли годы у нашей стаи: сперва один, потом другой, и вот однажды оказалось, что прошло уже больше половины времени до того момента, как Уютный уголок станет нашим. Каждый раз с наступлением зимы Армуд танцевал на первом снегу, в этом танце была радость – но одновременно и заклинание, призванное защитить нас от предстоящих испытаний. Летом он глядел на синие поля, а по осени на зеленое, оранжевое и золотое – стоял, не сгибаясь под тяжестью осеннего страха, зимнего холода и весеннего голода. Иногда он приходил домой с облегчением, иногда с тяжелым сердцем, но всегда лицо его разглаживалось на пороге дома, не принося с собой в наш дом беду, а только запах леса. Случалось, допоздна я лежала, прислушиваясь, ожидая его возвращения, улыбалась, слыша его шаги по двору. Закрыв за собой дверь, он всегда целовал меня у основания волос, где волоски самые тоненькие. Ни одного вечера не проходило без этого поцелуя, и каждый раз я закрывала глаза. Когда он доставал еду, которую я оставляла для него в кладовке, я прислушивалась к звукам, пытаясь определить, принес ли он с собой хоть что-нибудь, чтобы положить в кладовую. Спрашивать я не хотела – да он, скорее всего, и не подозревал, что я не сплю. Когда он садился с тарелкой за стол, я обычно засыпала.

Днем я укладывала все свои печали в банку в кладовке. Все времена года в Хельсингланде были прекрасны, особенно зима, но голод подстерегал нас, едва снег покрывался ледяной коркой. Мы оба тревожились – я видела, что он думает о том же, о чем и я, но не хочет взваливать тяжесть мне на плечи. Затылок у моего Армуда был напряжен, спина часто болела. Его плечи расправились только тогда, когда мы сполна расплатились с долгом у лавочника. В тот день я улыбалась деревенским жителям, когда мы вышли из лавки, перебросилась несколькими словами с Юханной, прежде чем отправиться домой. Когда его рассказы парили, свободные ото всех оков, я легко ступала по полу – не важно, где быль, а где небылица.

– Теперь все будет по-другому! – заявил он мне, когда мы вышли от лавочника с тканью и продуктами, и не остались должны ни единого эре. – Скоро у детей округлятся щечки, и они будут играть на улице, пока ты не позовешь их ужинать.

Я кивнула.

– Следующей весной мы впервые будем есть досыта.

Армуд улыбнулся так широко, что вокруг глаз углубились морщинки.

– Через четыре года Уютный уголок станет нашим.

Допоздна я сидела и шила ему рубашку из купленной ткани. Из старой я смастерила тряпичную куклу для Туне Амалии – она назвала ее Беатрис. Хотя мы не могли себе этого позволить, Армуд купил масло и новые скобы для моего сундука. Мой Армуд оказался прав: дети играли до темноты, круглолицые и круглощекие. Жемчужный туман. Громкий смех. Счастливый дождь под серым небом. Глазок масла в каше, звяканье инструментов за стенами дома. Из земли на дворе и в лесу тянулись вверх ростки, и к концу лета наши закрома были полны. Когда у лавочника появилась зеленая краска, я купила баночку и выкрасила все наши четыре разномастных стула, так что они стали единой семьей. Армуд купил четыре колеса, чтобы построить тележку – возить детей и еду, а я буквально влюбилась в девять латунных крючков. Лавочник любезно улыбался нам каждый раз, когда мы приходили к нему с деньгами. Легким шагом шли мы к дому с крючками и колесами. Армуд вертел колеса в руке, посвистывал, глядя на кроны деревьев, и шел такими большими шагами, что мне приходилось бежать, чтобы поспевать за ним. Схватив его за руку, я почувствовала, как его шаги сбились с ритма. Он положил руку мне на спину, как в танце.

– Теперь удача на нашей стороне, Унни, – заявил он и закружил меня в норвежском танце, хотя вокруг не было никого, кроме птиц.

– Теперь удача на нашей стороне, Армуд! – ответила я, когда мы, пританцовывая, двинулись домой.

Взяв передышку, я прислонилась спиной к дереву. Он поцеловал меня долгим поцелуем.

Рубашка задралась у него на животе, когда он завинчивал крючки возле двери и над плитой, вместо гвоздей. Помню, как шрамы от медвежьих когтей все еще казались мне непривычными наощупь, когда я подошла и положила руку ему на живот между поясом и рубашкой. Остановившись, он обнял меня и долго держал, прежде чем снова заняться крючками.

Тогда мы не могли знать, что столько крючков не понадобится.

Кора Овчарка