Голод

– Ты чем-то владеешь. Ветерок подует – и ничего у тебя нет, – произносит она. Голос колется, как грубая шерсть. – Бессмысленно бороться – все, что мы считаем своим, всего лишь пыль и паутина.

Да, так и есть.

Вечно она объясняет мне то, что я и без нее знаю.

Преимущество на ее стороне, с самого первого дня. Ее первый этаж так и остался для Дага домом. Когда по вечерам наступало время ужина, мы все чаще набивались в кухню, толпились вокруг стола у Руара и Бриккен, с кастрюлями и кроссвордами. Я красиво накрывала на стол, помогала ей мыть посуду. Потом уходила вслед за Руаром, чтобы ему помочь.

Я любила наблюдать, как он работает. Смотреть, как он поднимает топор, спокойно и уверенно. Видеть, как он старательно чистит каждый овощ, когда он брал на себя домашние заботы, чтобы дать мне и Бриккен отдохнуть. Или как он складывает сборник кроссвордов, чтобы принести еще дров. Никогда никаких сомнений, но и никакой спешки. Быстро брался за дело, и все делалось, как надо. Он рано вставал и рано ложился: если стоишь, то надо работать, а если лег, то надо спать, и где-то между этими двумя состояниями пора поесть. Впрочем, он был человек иного сорта – порой словно впадал в глубокий сон, хотя и бодрствовал. Стоя у спиленной ивы, мог не слышать, как его зовут, иногда сидел на каменной изгороди, ничего вокруг себя не видя и не слыша, проводя пальцами по шершавой поверхности камней. Когда же он склонялся над сборником кроссвордов, сидя у стола в самом освещенном месте, окружающий мир переставал для него существовать. Он был полностью поглощен кроссвордом, пока не решал задачу, лежавшую перед ним. Иногда я замирала в дверях, смотрела, как он уходит в себя – дыхание становилось тяжелым, и в моих мыслях его сердце билось, словно он бежал в горку, ритмичное постукивание заполняло комнату. Однако он сидел совершенно тихо, вертя ручку между большим и указательным пальцем, все остальное оставалось неподвижным. Бриккен следила за ним со своего места у плиты. Стерегла. Ее глаза, казалось, видели меня насквозь. Но в центре всегда оставался Даг. Бриккен и Руар провожали сына глазами, словно обнимая воздух вокруг него. Иногда казалось, что они оплакивают его, хотя он жив.

Мой свекор, чей-то отец.

По Бриккен всегда было заметно приближение зимы. Она доставала свою кофту и теплые носки. На голову надевала эту странную шапку из меха барсука, которую ей подарил Руар: серую с черными и белыми полосами. Думаю, он сам ее для нее сделал. В остальном она была непостижима, как хладнокровное животное – день за днем, день за днем. Такой теперь должна стать и я. Таково мое будущее. День за днем, день за днем. Сможет ли Даг однажды сделать для меня шапку из барсука? По плечу ли ему такое?

Ел он всегда очень шумно. Сердце большого ребенка, но большое тело. Я клала мыло прямо рядом с краном, но он все равно его не находил. Переодеваясь, ронял все прямо на пол. Грязные вещи в прихожей, ношенная одежда в алькове, застиранные трусы в ванной. Оставить их лежать и пахнуть? Выкинуть в окно прямо на картофельную грядку? Но я наклонялась и поднимала их. Мне повезло. Естественно – никаких войн на территории Швеции и не самые крошечные нормы продуктов, когда в доме двое лесорубов. Грех жаловаться. Когда Даг и его старший брат Эмиль, сын Бриккен, были детьми, в доме временами совсем не водилось еды, если верить Бриккен. Ей приходилось отправлять их в Рэвбакку, чтобы помочь тамошнему хозяину – тогда их там кормили. Это звучало как-то уж очень мелодраматично.

– Руар не желал и слышать, чтобы мальчики хоть шаг делали в сторону Рэвбакки, но я отправляла их туда, когда его не было дома. Детям нужна еда.

Руар кидал взгляд в нашу сторону, прежде чем вернуться к своему занятию. Бриккен продолжала болтать, очищая картофель.

– Никто ведь не пострадал, – продолжала она. – Ада Нильссон из Рэвбакки жила в таком довольстве, что могла позволить себе носить шубу и муфту. Так она и делала – крестьянин Нильссон к тому времени уже умер и ничего ей не мог сказать. Убился насмерть, знаешь ли. Но это было еще до меня. Кстати, этот крестьянин из Рэвбакки – его называли местным козлом. Везде у него были женщины. Что они в нем находили, никто не понимал, но в деревне чуть не в каждом классе сидели дети, похожие на него.

Руар пытался приструнить Бриккен, когда она расходилась, и начинал что-то говорить, но она его обычно не слушала. Чаще всего он натягивал сапоги и оставлял ее, а она продолжала.

– Поговаривали, что его жена чуть не умерла от бесконечных родов, стоило ему штанами тряхнуть – и она уже понесла, – продолжала Бриккен расписывать крестьянина из Рэвбакки. – Вот уж многих порадовал – на всех его хватало, пока камень не забрал его жизнь. Слышишь, с тобой могло бы и что похуже случиться.

Она рассмеялась. Сама решала, что как назвать, никого из нас не спрашивая.