Гой

Иисуса казнили в том числе в назидание фарисеям, но Павел со временем обернул дело так, что в его лице, лице «фарисея сына фарисея», будто бы все фарисеи признали в Иисусе Машиаха. Петр откровенно высказывал недовольство такой, как он полагал, подтасовкой. А Павел между тем объявил истинными иудеями и тех, кто не были евреями по крови, а не будучи евреями по крови, еще и не переходили в иудаизм согласно законам самого иудаизма. Петр пытался возражать, но его уже мало кто слушал. Хорошо хоть врагом христианства его не объявили, памятуя о том, что именно он стал первым папой римским. Вторым, правда, стал Павел, попытавшийся остановить начавшуюся уже при нем в христианской церкви антифарисейскую пропаганду, но не тут-то было.

– Петр, хоть он меня и недолюбливал, в чем-то, конечно, был прав, – говорил Павел своим особо доверенным людям. – Но ничего, дело поправимое. Я как раз сейчас пишу свое очередное послание, в котором объясняю новообращенным христианам, что евреи на древе церкви Божией ветвь родная, а они – привитая.

– Да ладно, – отвечал ему на это один знакомый пророк не из великих, недавно перешедший в христианство из стоиков. – Толку от этого, как от Письма к съезду.

– Какого письма, какому съезду? – спросил Павел.

– Да так, – несколько смутившись, пожал плечами пророк, – померещилось что-то, а толком и не поймешь, что. Сами ведь знаете, как это бывает. Словно Верховный серафим крылом взмахнет, а слова не скажет.

– Все-таки, напишу, – упрямо заявил Павел.

Иосифу нравился этот незаурядный человек, фарисей сын фарисея. Одной из любимых его книг были Деяния апостолов, со страниц которой являл себя миру апостол, призванный, по его словам, потусторонним Машиахом. И пускай не всех, но многих он в этом убедил. Потусторонний Машиах лично пожаловался Павлу на жизнь, произнеся: «Савл, Савл, что ты гонишь меня». Что-то до боли родное исходило из этой книги. Читая ее, Иосиф обязательно начинал слышать мелодию одной из главных неофициальных южно-пальмирских песен «На Шахермахерской открылася пивная, там собиралася компания блатная». Эти бесконечные разборки, куда бы ни ступала нога умного, проницательного и при этом доверчивого и доброжелательного Павла, были просто отрадой сердца и наслаждением разума. Павел постоянно пенял на удары судьбы, но при этом проявлял такую любовь к жизни и непотопляемость, что его слова о том, что Бог есть любовь, не казались исключительно порождением находчивого ума, ищущего способов одолеть коллегу Петра в идеологических спорах. Конечно, хотя бы отчасти, они шли от сердца.

Иосиф сам не понял, как в этот глубоко ночной час очутился на руинах многих былых эпох, обильно представленных в Кесарии. Ноги сами принесли его сюда, без труда преодолев пару километров от Хоф-Акивы. Затянувшаяся на три года любовная страсть оставила соответствующий глубокий финансовый след в судьбе Иосифа. Он уже два месяца был без машины, кредитные карточки его отменили, воду, свет и газ коммунальные службы пока еще давали ему в долг, и русский продуктовый магазин пока еще не отказал в доверии. В принципе месяц-другой без любви большой или маленькой и можно будет начать постепенно возвращаться к обычной благополучной жизни: в срок гасить ссуды, оплачивать счета, в еде-питье себе не отказывать, а еще через год и кредитные карточки вернут, и о приобретении автомобиля можно будет задуматься.

Иосиф вспомнил, как один из праотцов народа Израиля в минуту жизни трудную сказал, что человек без имущества подобен мертвецу. Неужели самому нужно пережить финансовый крах, чтобы по достоинству оценить слова патриарха, которые оказались отнюдь не метафорой, но точнейшим описанием не только психологического состояния потерпевшего, но и его истинного социального статуса, если покойника можно продолжать считать членом социума, а почему же и нет?

Иосиф проходил мимо Нимфеума, римского фонтана, по дороге к Дворцу на Рифе царя Ирода, как вдруг услышал за спиной дыхание, будто человеческое. Он резко оглянулся и успел увидеть серебряный дымок, который тут же испарился, обдав холодком. Иосиф застыл. Он уже встречался с этой дымкой, похожей на иней. Встречался здесь – в Кесарии.

Они тогда с Юлей допоздна засиделись в ресторане Ирода. Уже расплатились, но все не уходили, устраивая дозаказы.

– Пойдем, – в который раз предложил Иосиф, – давай отпустим людей. Смотри, уже давно никого нет.

– Ну еще чуть-чуть, – взмолилась Юля. Она словно ждала чего-то. Наконец они вышли и начали спускаться вниз по ступенькам. Ресторан Ирода стоял на возвышенности передом к Святой Земле, задним фасадом к Элладе, что за морем. Они шли к гавани крестоносцев, чтобы немного постоять над спокойным ночным морем, как вдруг словно ниоткуда возникло серебристое облачко, коснулось, как показалось Иосифу, губ Юли и испарилось.

– Ты что-то видела? – спросил Иосиф, пребывая в полной уверенности, что ему померещилось.

– Неужели ты видел? – Юля была явно озадачена. – Ведь ты не мог видеть. Никто не мог.

Юля всмотрелась в Иосифа так, словно они вообще не были до сих пор знакомы.