Гой

И это время стало золотым веком Евгения Ленского в политической журналистике. Его статьи, бичующие еврейских недоумков из правого лагеря, для которых война – мать родная, а беспричинная ненависть к арабам – основа идеологии, перепечатывались уже не только в России, но появлялись и в сокращенных переводах на европейские языки. Евгения стали приглашать на международные конференции борцов за мир на Ближнем Востоке, единственной помехой для немедленного наступления которого они объявляли родовые пороки еврейского государства. Не было такого преступления, в котором они бы не обвиняли Израиль. А почетное место Христа и христианских младенцев в кровавых наветах на евреев органично заняли палестинцы, о которых каких-то полвека назад никто в мире не слышал. Даже Гитлер, Геббельс и Сталин ровным счетом ничего о страданиях палестинцев, которых Третий Рейх и Советский Союз, по идее, должны были не жалея сил защищать от бессовестных евреев, не сказали. Даже словом не обмолвились. Советская пропаганда палестинского народа тогда еще не придумала.

– А зачем нам исторический Иерусалим? – при ставшими редкими встречах спрашивал Евгений Осика. – Мы же все равно туда не ходим.

Осик не находил нужным возражать. Разговора не получалось. Объяснять, что именно арабское государство стало бы государством апартеида для евреев, было не нужно, потому что вряд ли кто-то из защитников святого палестинского дела этого не понимал. Именно апартеида и любого другого унижения евреев они и хотели. За то и боролись под видом защиты прав палестинцев.

А потом глава оппозиции Бараку Ариэль Шарон взошел на Храмовую гору, тем самым наглядно продемонстрировав истинное отношение арабов к правам евреев. Он еще не успел спуститься с горы, а евреев уже начали линчевать за то, что они евреи. Страна Израиля вступила в полосу рукотворного ужаса. Каждый день евреев взрывали в автобусах, кафе, магазинах. Казалось, этому не будет конца. Мир был уверен, что Израиль вот-вот уничтожат, но тут в евреях взыграло нечто такое, отчего Господь Бог и впрямь мог дальновидно избрать их из всех народов для неких своих целей. Народ Израиля включил свое фирменное упрямство.

– Но разве тебе лично не надоело то, что Израиль везде обвиняют в преступлениях? – спрашивал Осика знаменитый русскоязычный журналист Евгений Ленский. – Разве тебе не противно от того, что во всем мире лучше скрывать, что ты из Израиля?

– От кого скрывать? – интересовался Осик. – От людей с умом и совестью?

– Ну тебя, – отмахивался от него Евгений и повторял свое. – Мы все равно не ходим в Восточный Иерусалим.

Но и это была неправда. Кто-то не ходил, а кто-то ходил.

А потом Осику позвонила поэтесса Кира, на чьи стихи гитарист так пока и не написал музыку, что по мнению Осика говорило в пользу ее стихов, и сообщила, где и когда будут хоронить Евгения Ленского, скоропостижно скончавшегося в своей постели непонятно при каких обстоятельствах. Утром он не появился на работе. Дозвониться до него так и не смогли. И к полудню главред «Страны праотцов» вызвал полицию.

Евгения нашли мертвым в его постели, рядом на тумбочке лежали таблетки от головной боли.

Вечером в доме Осика раздался телефонный звонок, и голос в трубке не оставил никаких сомнений в том, что речь ведет не девочка, но женщина, причем, скорее всего, роковая. Почему Осик так решил, он бы не смог объяснить. Роковые женщины до сих пор держались где-то в стороне от его судьбы.

– Иосиф? – спросила женщина. – Помогите мне забрать рукопись моих стихов из «Страны праотцов». Я их оставила в редакции у Ленского, он обещал посмотреть и позвонить, но уже, видимо, не позвонит. Меня в редакции не знают, а вы у них печатаетесь. Нам с вами рукопись вернут.

– Давайте попробуем, – согласился Осик, а отныне Иосиф.

Так в его жизнь вошла Юля.

20.

Так вышло, что родители, как некогда старые евреи, приехали в Израиль, чтобы умереть на Святой Земле. Квартиру в Южной Пальмире они продали и на часть вырученных денег сделали жилище сына в Хоф-Акиве двухуровневым. С той поры Иосиф начал жить в одном доме с религиозными евреями, которыми оказались его собственные родители. До их приезда он даже не имел представления, где находится в городе ашкеназийская синагога. А вот то, что родители превратились именно в ашкеназийских, а не, скажем, в кавказских или, допустим, сефардских евреев, как раз удивляло меньше всего.

Иосиф не стал расспрашивать отца об истории его превращения в еврея, знал, что однажды он сам об этом заговорит. Так и вышло. Как-то они гуляли по национальному парку Кесария, наслаждаясь морем, раскопками и реставрационными работами, и отец сказал:

– А чему удивляться? Твой друг детства принял православие, а твой отец – иудаизм. Правда, Петя на данный момент стал схиархимандритом, а из меня раввина уже не выйдет.

– Исходя из этой логики, я должен принять мусульманство, – заметил Иосиф.

– А ты так и не собираешься приобщиться к религии?

– Я уже давно приобщился.

– К какой?

– К самой истинной, – ответил Иосиф и пояснил, – то есть ни к какой.

Отец покачал головой: