Гоголь. Мертвая душа

– И куда мне теперь? – спросил Гоголь у холодного серого неба, в котором не было ни солнца, ни облаков, ни птиц, ничего. – Как жить с этим, Господи?

Ответа не последовало. Решать нужно было самому. Гоголь снова огляделся, на этот раз, чтобы понять, в какую сторону двигаться. Он не имел представления, откуда прибежал и где находится дорога. Оставалось идти наугад.

Для начала, выворачивая ноги, Гоголь сошел с пашни, а потом высмотрел впереди скирду и направился к ней, надеясь найти там колеи возов и по ним добраться до человеческого жилья. Но, преодолев примерно половину пути, он решил, что это может быть опасно, поскольку он по-прежнему находится во владениях Верховского, и здесь можно запросто нарваться на «снулых», которые при дневном свете от него уже не отвяжутся.

Гоголь свернул к редкой роще и зашагал вдоль нее, готовый в любой момент юркнуть под защиту поредевших кустов. От голода и усталости его шатало, но он не позволил себе ни одного привала, торопясь найти спасение для себя и своего верного товарища. В смерть Багрицкого, да еще такую страшную, верить не хотелось. «Он отбился, отбился, – твердил себе Гоголь. – У него оставалось много пуль и пороха, а стреляет он метко. Половину нападающих перебил, а остальных обратил в бегство».

В это хотелось верить, а потому было невозможно не поверить.

Роща привела Гоголя в молодой соснячок, а оттуда он вышел к дороге, по которой – на удачу – тащились двое путников в заплатанных армяках и лаптях. В осеннем воздухе голоса разносились далеко, и Гоголь услышал, что эти двое спорят из-за какой-то горбушки, которую один из них съел, пока другой спал. Сообразив, что перед ним не люди Верховского, Гоголь вышел к ним и посулил по двугривенному каждому, лишь бы вывели его на тракт и указали, в какой стороне Бендеры. Они запросили целковый, и он был вынужден согласиться.

– Далеко ли идти? – спросил он, пристроившись за ними.

– Это как Бог распорядится, – сказали ему.

Что возразишь против такого утверждения?

Глава XX

Попутчики оказались богомольцами, возвращающимися из Киева. Про последние события в Бендерах и окрестностях им ничего не было известно. В Верховке никогда не бывали, обходили ее десятой дорогой, а при упоминании Верховского стали рьяно плеваться и креститься, давая понять, что тема им противна. Одного звали Павлом, другого Матвеем, но разница меж ними была столь незапоминающаяся, что Гоголь и не пытался определить, кто из них есть кто. Он плелся за ними, отстраненно прислушиваясь к их разговору, звучавшему как скучный дождь, который зарядит с утра и пойдет барабанить по окну одно и то же, с малым количеством вариаций.

Допустим, Павел примется разглагольствовать про то, что время, дескать, пошло смутное, тревожное, а потому вскорости людям придется держать ответ на Страшном суде перед самим Создателем. Предположим, Матвей с ним соглашался, хотя, по его мнению, мало кто доживет до суда, поскольку сперва грешников следует потравить мором, посечь градом и пожечь огнем небесным. И тут у них возникал нудный спор о том, кто из них праведнее, а кто грешнее, – и так могло продолжаться на протяжении версты, а то и более. Вынужденный слушать их Гоголь ловил себя на мысли, что, будь его воля, этих двоих отправили бы в рай без всякого суда, чтобы они никому не морочили голову своей болтовней.

– Какой же ты богоугодный человек, ежели на Троицу напился как сапожник и в храме уснул?

– Не напился я, а предался раздумьям, а тебе стыдно должно быть поклепы на товарища возводить.

– То не поклеп, то чистая правда, а раз ты отказываешься, то только лишний грех на душу берешь.

– Это как же ты можешь утверждать такое, когда чужой кусок тебе в глотку лезет, как свой собственный. Христос последней рубахой делиться призывал, а ты хлебца для товарища пожалел.

– Хлеб мой был! Ты свой еще намедни умял втихомолку, а потом на мой зарился.

– Мой кусок мы вместе ели. Условие такое было, что твой тоже поделим по справедливости.

Неизвестно, чем бы закончилось это препирательство. Вполне возможно, что богомольцы бросились бы таскать друг друга за бороды, отстаивая свою праведность, однако дело до этого не дошло. Гоголь, который, плетясь за ними, был погружен в мрачные мысли о Багрицком и его ночном явлении, встрепенулся, дернул головой и растерянно заморгал. Его вывела из задумчивости внезапная тишина. Спутники больше не спорили на ходу, они молчали и никуда не шли, а стояли, замерев посреди дороги так неожиданно, что Гоголь едва не налетел на них сзади.

– Что случилось? – спросил он, заглядывая поверх плеча, пропахшего пылью и потом.

– Покойник, – пояснил то ли Павел, то ли Матвей.

Гоголь уже и сам видел тело, лежащее посреди перекрестка так, что невозможно было обойти или объехать, не заметив.

– Алексей, – прошептал он, потрясенный до глубины души.

– Так ты его знаешь, барин? – спросили его Матвей и Павел, поворотив головы назад.