Гоголь. Мертвая душа

Проснулись они на другой день уже довольно поздним утром. По какому-то недомыслию или, наоборот, по умыслу поместили их на ночлег в одну комнату с единственной кроватью, так что спать им пришлось под одним одеялом и на одной перине. Гоголь отклеился от жаркого тела поручика и встал. Серое небо висело за окном, как грязный занавес. Через двор брела простоволосая девка с ведрами на коромысле. Похоже, она таскала воду в баню, возле бревенчатой стены которой была сложена всевозможная хозяйственная утварь, а заодно и разный хлам, как водится на Руси.

Ничего польского или немецкого Гоголь за окном не заметил. Все выглядело как на любом помещичьем дворе: вездесущие куры, роющиеся в пыли, рассохшаяся колода возле конюшни, голый сад за дощатым забором, вдоль которого протянулись заросли сирени. Дворня лениво занималась своими обязанностями. Больше всего Гоголя удивило, что вдали десятка два мужиков маршируют по пригорку, подчиняясь неслышимым приказам того, кто исполнял обязанности командира. Ружья им заменяли палки, но действовали они довольно слаженно, что свидетельствовало о регулярности подобных упражнений. Гоголь разбудил товарища и позвал его посмотреть.

– Такое впечатление, что господин Верховский себе армию для обороны готовит, – рассудил Багрицкий, зевая во весь рот. – Только это ему не поможет. Он мой личный враг отныне. Такую женщину заставил плакать!

– Ты имеешь виды на его жену? – насторожился Гоголь.

– Она баронесса фон Борх, а не мадам Верховская, – отрезал Багрицкий. – Сама неоднократно указала на это.

– Мало тебе мадемуазель Милены было, Алексей!

– Ага, ты, кажется, ревнуешь, Николай! Напрасно. Впрочем, дело твое. Главное, чтобы ты не мешал мне. Я не вмешивался в твои отношения с Элеонорой, помнишь? Ожидаю от тебя такой же деликатности.

– Деликатность, гм, – буркнул Гоголь. – Даже странно слышать это слово применительно обстоятельствам.

Багрицкий стал перед ним, задрав подбородок.

– Знай же, мой друг, – пророкотал он, ударяя себя в выпяченную грудь, – что здесь бьется самое нежное и чувствительное сердце, какое только есть на свете. Женщины это понимают, поэтому не обходят меня своей лаской. Я не обидел ни одной из тех, кто доверился мне. И, смею заверить, никто из них не пожалел об этом, да!

Оставалось лишь развести руками, что Гоголь и сделал.

– Пойдем Верховского искать, – предложил он. – Может, приехал уже.

– Было бы хорошо, – сказал Багрицкий, выглядывая в окно. – Но это вряд ли.

– Почему ты так думаешь?

– Слуги ползают, как сонные мухи. Был бы хозяин дома, бегали бы вовсю.

– Слушай! – воскликнул Гоголь, схватив товарища за плечо. – Помнишь, Осип про снулых обмолвился? Теперь я понял! Он мертвые души имел в виду. Ну, воскрешенных этим Калиостро доморощенным...

– Эх, Николай, Николай, – сказал на это Багрицкий, улыбаясь. – Ну и фантазия у тебя! Ах, да, ты же у нас писатель, тебе сочинять сам бог велел. Ну а я, друг мой, человек прозаический. Крепостные ленивы всегда и везде – такими их Господь сотворил. Против этого есть только одно средство. Кнут.

– Тут я с тобой не согласен, – заявил Гоголь, начиная горячиться. – Во-первых, нельзя рассматривать мир только с рациональной точки зрения, в ней много такого, что не поддается нашему уму...

– Моему уму все поддается, – вставил товарищ, продолжая усмехаться.

– Во-вторых, – продолжал Гоголь строго, – не забывай, пожалуйста, Алексей, что мы в числе прочего боремся за освобождение людей из рабства...

И снова Багрицкий не дал ему закончить мысль.

– Рабство – это в Американских Штатах, – сказал он. – У нас крепостное право, а это совсем другое дело. Распусти мы хоть всех крестьян, всех слуг, куда, думаешь, они пойдут? Обратно попросятся, да еще в ноги станут кланяться, чтобы взяли. Не нужна им свобода.

Высказавшись таким образом, Багрицкий принялся одеваться. Гоголь машинально последовал его примеру, обдумывая возможные возражения, но они, как нарочно, не приходили на ум. Товарищи вышли из своей комнаты и спустились по закругленной лестнице.

– В сенях пусто, – пробормотал Багрицкий, озираясь. – А я, как назло, не помню, в какой стороне гостиная... Эй! Есть тут кто живой?

– Прошу вас не кричать, сударь. Я вас прекрасно слышу.

Товарищи поискали взглядами в той стороне, откуда прозвучал голос, и увидели такого маленького человека, что его можно было бы принять за восьмилетнего ребенка, если бы не вполне взрослое одеяние и не голова, слишком большая для тщедушного тела. Он проворно спрыгнул с кожаной софы, на которой сидел со свешенными ногами, и назвался дворецким.

– Где баронесса? – спросил Багрицкий.

Карлик посмотрел на него так, будто это он был выше в два раза.

– Баронесса фон Борх убыла по делам, – ответил он. – Будет к ужину, назначенному на десять часов. Уезжая, она распорядилась растопить для вас баню, что уже сделано. Прошу.

Карлик сделал приглашающий жест.

– Я не моюсь в бане не завтракавши, – заявил Багрицкий строптиво.