Гоголь. Мертвая душа

В тот самый момент сидящая в своей комнате, с окном на облетевший сад, Элеонора почти в точности повторила жест Гоголя, но не для того, чтобы сдержать улыбку, а проверяя, насколько горячо ее лицо и не обжигает ли оно пальцы. Она сидела за круглым столиком, на котором были разложены для гадания карты. Если бы кто-нибудь вошел в комнату, девушка сказала бы, что раскладывает пасьянс. На подоконнике лежала книга с закладкой из веточки засушенной акации. Это были «Вечера на хуторе близ Диканьки», читаемые по второму разу. На комоде под окном пылилось заброшенное вязанье.

Элеонора встала и открыла рамы, чтобы остудить лицо. В комнату ворвался сырой воздух, пахнущий прелыми листьями и грибами. В саду было так тихо, что слышалось, как капает с голых ветвей.

«Скоро зима, – подумала Элеонора. – Хорошо бы, чтобы снега выпало больше обычного, и чтобы все дороги замело, и чтобы Он никуда не уехал от нас... никогда не уехал. Сделает ли он мне нынче предложение? Или собирается воспользоваться моей невинностью. Что ж... Пусть! Он написал, что просит меня всего лишь о разговоре с глазу на глаз, но можно ли верить мужчине, обещающему такое? Ему – можно. Тогда получается, что он собирается мне что-то сказать. Я знаю что! Боже, уже одиннадцать! А нужно еще волосы завить, брови выщипать, ногти начистить, и много еще чего! Столько дел, столько дел... Просто голова кругом идет!»

Вместо того чтобы взяться за щипцы или ножницы, Элеонора села раскидывать карты. Червовый король лег как надо, но в расклад вмешалась пиковая дама, а кто она была такая? Непонятно...

За обедом и за ужином Элеонора волновалась так, что не могла есть, и почти все оставила на тарелке. Не поднимая взгляда, она жадно ловила каждую реплику, оброненную Гоголем. Его незамысловатые шутки и рассказы представлялись ей преисполненными тайного смысла, и смысл этот состоял в том, что он постоянно адресовался только к ней, к Элеоноре, даже когда делал вид, будто общается с остальными. Когда же она все-таки отваживалась поднять взгляд, чтобы робко встретиться с его взглядом, он не сразу отводил глаза, а на доли секунды задерживал на ней свое внимание, отчего у нее теплело на сердце. «Нет, – думала она, – такой человек не способен на низкий поступок, он не сделает мне ничего дурного. И какие красивые у него пальцы! И усы! И волосы! Весь он так хорош, что слов нет!»

После, ужина, когда мужчины сели играть в преферанс, Элеонора уединилась у себя, оделась ко сну, заплела косу, задула свечи и забралась под одеяло. Чтобы Гоголь не перепутал окно, она оставила его приоткрытым, и ночной ветерок ударял и скрипел рамой. Ноги девушки были ледяными. Кошка прыгнула к ней на кровать; она согнала ее, чтобы не мешала прислушиваться своим мурлыканьем. Кошка мягко шлепнулась на пол и растворилась в темноте. Элеонора осталась одна, но теперь внешние звуки заглушало сердце – оно билось чересчур громко. Мысли о Гоголе и сонные видения странным образом перемешались в ее голове. То она видела себя в венчальном платье рядом с ним, то он целовал ей плечи, щекоча кожу усами, а то вдруг маменька рыдала над нею, заламывая руки. Так незаметно она задремала.

Ее разбудил храп за стеной, и она поняла, что уже очень поздно, все улеглись; Гоголь, верно, не придет, он подшутил над нею. Элеонора встала и приблизилась к окну. За черной сеткой деревьев серебрился пруд, там урчали последние глупые лягушки, еще не закопавшиеся в ил на зиму. Парк был пуст, кроны шумели в вышине.

«Не пришел, – сказала себе Элеонора. – Не придет».

Все было отравлено этой простой мыслью. Привычная жизнь вдруг сделалась ненужной и бессмысленной: докучливые родители, родственники и знакомые, постоянно толкущиеся в доме, чужой город, гуси и козы, постоянно забредающие в сад, рукоделие, рисование, чтение – все то, что дарило ей душевный покой и ощущение уюта, показалось полнейшим вздором. «Глупая, глупая, – подумала Элеонора с горечью. – Ничего этого не нужно. Он все равно не придет. Зачем я ждала? Зачем стою? Лечь и забыться. А завтра не проснуться, чтобы больше не видеть его. Уехал бы скорее. Я забуду как сон. Ах, пусть бы мне все это только приснилось!»

Элеонора увидела поднявшуюся над черными кронами луну, укутанную в дымку, и решила, что вернется в постель, как только краешек диска оторвется от верхушки дерева. И уже отступила на шаг от окна, и тут почудилось ей какое-то движение. Она вытянула шею, и точно: одна из теней в парке шевельнулась. Восторг и тревога сдавили ей-грудь, в глазах заблестело от слез – так напряженно всматривалась она в темноту, боясь моргнуть, чтобы увиденное не оказалось наваждением. Но движение ей не привиделось. Оно продолжалось, пока Элеонора не увидела за окном мужскую фигуру, облитую молочным светом.

Чтобы не упасть, она была вынуждена схватиться за подоконник. Но ноги больше не держали ее. Смутно понимая, что сейчас она лишится чувств, упадет и разбудит шумом всех домашних, Элеонора укусила себя за руку. Это помогло. Боль вернула ее в сознание. Слабо охнув, она попятилась и села на кровать.