Гоголь. Мертвая душа

Впервые произнеся словосочетание «мертвые души», Гоголь поразился тому, как преобразилось лицо собеседника, но тот быстро оправился и заявил, что ничего никогда не слышал о таком, и, придумав какой-то смехотворный повод, сбежал. Но после этого случая жители Бендер словно бы сговорились и выслуживали вопросы про беглых преступников и мертвые души совершенно невозмутимо, не моргнув глазом. Одни переводили разговор на другую тему, другие прикидывались глухими, третьи советовали поспрашивать любителей спиритических сеансов. Почти все они знали, определенно знали, о чем идет речь, но предпочитали хлопать глазами, изображая непонимание.

– У них тут заговор, – сказал Багрицкий, когда Гоголь заглянул к нему перед завтраком, чтобы обсудить положение дел. – Они собрались и сговорились молчать, так что твои старания напрасны, Николай. Зайди с другого конца.

– С какого конца?

Гоголь не сразу задал этот вопрос, озадаченный присутствием дамского чепца на подушке товарища. Тот перехватил взгляд, сунул кружевную вещицу под одеяло и, нисколько не смутившись, ответил:

– Расспроси Элеонору, дружище. Она с тебя глаз не сводит. Захочет угодить, так проговорится.

– Прекрати, Алексей! – возмутился Гоголь. – Не ожидал от тебя такого цинизма!

– Разве не ты сам объявил себя циником, Николай?

Произнеся эту колкость, Багрицкий расхохотался так бурно, что за стенами затявкала любимая болонка хозяйки дома.

Гоголь почувствовал, как уши его становятся горячими.

– Не забывайтесь, сударь! – отчеканил он. – Мое дружеское расположение к вам не означает, что я стану выслушивать от вас дерзости. Не забывайтесь, Алексей Иванович. Неужто в армии вас не научили субординации.

Багрицкий давно уже не смеялся и слушал отповедь товарища с возрастающим возмущением. Стоило Гоголю закончить, как он встал, распустив усы по-кошачьи, и процедил:

– Меня в армии научили такому, чему вы не обучены, сударь. Желаете опровергнуть сказанное мною? Я готов! Мои пистолеты и сабля тоже.

Синие глаза его застыли в ожидании ответа. И он последовал:

– Пистолеты и сабля что! Меня куда более страшной гибелью пугали, Алексей Иванович. И что же? Вот я стою перед вами и смело смотрю вам в глаза. Мне некого бояться или стыдиться в этом мире, сударь. Один Бог мне судья. Да товарищи по Братству, но вы таковым, как я вижу, больше не являетесь!

Взгляд Багрицкого переменился до такой степени, что теперь на Гоголя словно бы глядел совсем другой человек.

– Николай Васильевич! – вскричал он. – Каюсь, я действительно позабыл, кто мы и для чего нас прислали. Это все женщина! Они всегда сбивают нас с верного пути. Благодарю вас, мой друг, за напоминание. Такое больше не повторится.

Спохватившись, Багрицкий поспешил оговорить важное для себя обстоятельство:

– Это, разумеется, не означает, что мадемуазель Милена больше не вправе забывать свой чепчик там, где пожелает, но больше она мне не вскружит голову, клянусь. С этой минуты я буду холоден и сосредоточен. И вы можете всецело полагаться на меня, мой друг, мой брат, мой товарищ в беде и радости!

Молодые люди порывисто обнялись. Поколебавшись, Гоголь опустил взгляд свой и, водя каблуком по половице, спросил:

– Алексей, ты уверен, что Элеонора ко мне... гм, неравнодушна? Боюсь сделать ошибку, полагаясь на чувства, которых на самом деле нет.

Багрицкий вытаращил глаза.

– Неравнодушна? Ха-ха! Да она влюблена в тебя как кошка, Николай! Предложишь ей бежать – побежит с тобой хоть на край света. А что до секретов, то выдаст любой, какой захочешь. – Сделав паузу, он многозначительно добавил: – Вообще что захочешь; понимаешь, о чем я говорю?

Гоголь смутился. Он прекрасно понял намек, но не хотел признаваться в этом. Намеки такого рода ранили его нежную натуру. Он был влюбчив, водился за ним этот грех, но ему претила даже мысль о том, чтобы воспользоваться доверчивостью и наивностью юной девушки.

– Как же мне поговорить с нею, – пробормотал он. – При родителях никак нельзя. Ты сам видел, Алексей, как не нравится им любое упоминание мертвых душ. Похоже, все в Бендерах про них знают, но правды от них не добьешься. Как будто жители дали обет молчания.

– Кто-то их запугал, – признал Багрицкий. – Но любовь всегда превозмогала страх. Назначь Элеоноре свидание. Она непременно явится, вот увидишь. А уж ты не упусти момент, Николай.

Гоголь покраснел.

– Надеюсь, ты не подразумеваешь ничего плохого, Алексей.

– Боже упаси! Хорошее, только хорошее!

Багрицкий расплылся в улыбке. Гоголь покраснел еще сильнее.

– Как же назначить Элеоноре свидание? – пробормотал он. – Шепнуть за завтраком, что ли? Нет; нельзя. Увидят. Что подумают обо мне?

– Напиши записку и дай мне, – предложил Багрицкий. – Не забудь только обозначить, кому она адресована. Я уж найду способ передать ее по назначению.

– Ты? Тебя Надежда Константиновна на пушечный выстрел к дочери не подпускает!

– А француженка на что? Не все же ей на саночках кататься! Пришла пора возить.

– Избавь меня от этих подробностей! – быстро произнес Гоголь, выставляя перед собой руку. – Я про вас ничего не знаю и знать не хочу!