Гоголь. Мертвая душа

Комната, выделенная ему, была невелика, но казалась просторной из-за небольшого количества мебели. Кровать, шкаф, конторка да несколько стульев – вот и вся обстановка. Желтые обои нагоняли тоску. За ними что-то постоянно шуршало и царапалось. В очередной раз услышав шорох, Гоголь не сразу придал ему значение, но вдруг распознал, что это чьи-то пальцы поскреблись в его дверь. Подскочив на ноги так поспешно, что они на мгновение оторвались от половиц, он побежал открывать. Его сердце застряло где-то в гортани и мешало дышать полной грудью. Он понятия не имел, кого увидит на пороге. Элеонору? Или ее матушку? Ну нет, Надежда Константиновна оповестила бы о своем приходе внятным стуком. Тогда, быть может, это мадемуазель Милена явилась, чтобы бросить ему в лицо записку от имени Элеоноры? Как ни крути, а он предложил девушке свидание, и она вправе посчитать его отвратительным развратником, недостойным не то что разговора, но даже одного только взгляда!

За дверью стоял младший брат Элеоноры. Гоголь дернул кадыком и сделал приглашающий жест. Дар речи покинул его. Вот кого она прислала вместо себя. Сейчас юноша выскажется от имени их обоих! И зачем было только слушаться советов бравого, но глупого поручика?! Что доброго мог посоветовать этот самовлюбленный бонвиван?

– Я пришел спросить вас об одной вещи, – произнес Виктор, не присевший на предложенный стул, а оставшийся стоять столбом посреди комнаты.

– Спрашивайте, сделайте одолжение, – произнес Гоголь не своим, каким-то деревянным и скрипучим голосом. – Быть может, мы все-таки сядем?

– Нет. Я лучше стоя.

– Как вам будет угодно.

Гоголь тоже остался стоять, приготовившись к худшему.

– Давно ли вы начали писать вещи такого рода, сударь? – спросил Виктор, прямо глядя ему в глаза.

– Помилуйте, юноша, не стоит придавать этому значение, которого оно самом деле не имеет, – проговорил он, то и дело прокашливаясь.

– Имеет, – заверил его Черногуб-младший. – Имеет значение. Эти повести... Я прочитал их взахлеб.

– Повести? – переспросил Гоголь.

– Ну да, Николай Васильевич. Это необыкновенно смешно. И вместе с тем страшно. Вот я и подумал: такие сочинения, должно быть, потребовали от вас долгого времени и напряжения всех умственных способностей. Не опоздаю ли я, если приступлю к писательству после окончания гимназии? Не лучше ли начинать прямо сейчас, пока года мои невелики? Или же вы считаете, что мне пока что недостает жизненного опыта?

Гоголь со вздохом опустился на стул и провел пальцем вдоль линии бровей. Его подпрыгнувшее сердце вернулось на место, однако колотилось все еще сильнее обычного, как после бега.

– Значит, юноша, вы пришли поговорить со мной о писательстве? – уточнил он, откидываясь на спинку стула.

– Не только, – признался Виктор. – Меня попросила кое-что передать сестра. Но это потом. Мне не терпится получить ответы на свои вопросы.

Вопросов этих набралась целая куча, но пришлось отвечать на все, причем не один раз. Юноше хотелось знать, на какой бумаге лучше писать, в какое время суток и кому лучше зачитывать написанное: только родным или же желательно более широкому кругу. Он интересовался каждой мелочью, дотошно выспрашивал такие подробности писательского ремесла, которых Гоголь на самом деле не знал, а потому был вынужден придумывать на ходу. По окончании беседы Виктор горячо поблагодарил его и бросился к двери, заявив, что у него, похоже, начал вырисовываться замечательный сюжет.

– Минутку, юноша! – строго окликнул его Гоголь. – Вы забыли передать мне кое-что.

– Что? Ах, да! Вот, держите. – Протянув собеседнику письмо, Виктор предупредил: – Только никому не говорите, иначе батюшка и матушка разгневаются безмерно. Однажды я уже имел неосторожность послужить сестрице своей почтальоном, и, ох, досталось же мне тогда на орехи!

Признание неприятно царапнуло Гоголя, но жадное любопытство пересилило смутную ревность. Ему не терпелось заглянуть внутрь маленького самодельного конверта с инициалами Н. В. Г., которые, конечно же, подразумевали не кого-то, а его самого.

Почти вытолкав Виктора из комнаты, он заперся и вскрыл послание. Там было только два предложения и подпись в виде затейливого «Э», выписанного вензелем. Послание гласило:

Раз уж вы так настаиваете, то я согласна. Ночью окно моей спальни будет открыто. Оно прямо под вами.

– Подо мной! – прошептал Гоголь, прижимая щеки руками, как если бы опасался, что они лопнут от счастливой улыбки.

Глава XV