Год длиною в жизнь

В ноздри вновь ударил запах сгоревшего пороха и грязи. В воздухе противно визжали осколки; взрослые мужчины отчаянно кричали и звали мать, а потом лица их серели и мир становился немым и холодным. Перед моим внутренним взором вновь всплыли жуткие картины умирающих людей, разорванных на куски пулеметными очередями или исчезающих в пламени взрыва, потому что они сделали один неверный шаг в сторону. Но хуже всего были запахи. Смрад от сгоревшей человеческой плоти был настолько силен, что от него по коже бежали мурашки. Завершал фантасмагорические картины ночного кошмара едкий запах горящего трупа, который глядел на мир открытыми глазами, оскалив зубы.

Мои товарищи — парни, которых я никогда не забуду, а вот лица предпочел бы никогда больше не вспоминать… Лучшие из них погибли ни за грош в непроходимых джунглях, до которых никому не было дела. А тем, кому, подобно мне, повезло выбраться оттуда живыми, выпала, быть может, самая трудная миссия — жить со всем, что мы видели, что выстрадали и чему стали причиной.

А потом в памяти у меня снова встал день, который я не могу забыть до сих пор, как ни стараюсь.

Возглавляемые взводным сержантом Руджеро, переговариваясь и посмеиваясь на ходу, однажды утром мы совершали очередной марш-бросок по джунглям. Суза смолил бычок, и рукава его были закатаны, обнажая татуировку: флаг США перекрещивался с флагом Италии, а под ними было выведено слово «Покровитель». Кабрал разглагольствовал о скоростных машинах и о том, как будет гонять на них, когда мы вернемся домой. Я оглянулся на Кэла. По своему обыкновению, он молчал и думал о чем-то. Его девушка Карен забеременела перед самым нашим отплытием сюда, и это ужасно его угнетало. Пожалуй, ему приходилось труднее, чем всем нам. А когда Карен родила девочку, ему стало еще тяжелее.

Мы шли, как на прогулке, как вдруг прозвучал одиночный выстрел. Снайпер!

Суза был моим лучшим другом, то есть тем, от кого разумный человек должен любой ценой на войне держаться подальше. И он отплатил мне именно той услугой, которую я от него и ожидал. Он умер быстрой и насильственной смертью. Пуля снайпера угодила ему прямо в лоб, и на том все и закончилось. Подобная смерть выглядит вовсе не так драматично, как полагают многие. Мы смеялись и переговаривались, а в следующий миг, еще эхо не успело замереть, ноги у него подкосились и он повалился на сырую землю, как мешок с картошкой. Последующие минуты промелькнули тогда — да и сейчас тоже — подобно кадрам психоделического слайд-шоу: наше отделение открыло яростный и беспорядочный огонь, и вверх взлетели щепки, ветки и листья, словно изрубленные полоумным суши-поваром, которого по недосмотру выпустили из психушки…

* * *

Больше я сдерживаться не мог. Упав на колени, я принялся оплакивать бессмысленную гибель лучшего друга. Откуда-то издалека доносился плач Беллы, скорбевшей вместе со мной. Тело мое содрогалось в конвульсиях, я плакал навзрыд, плакал так долго и тяжело, что, пожалуй, действительно заключил мир с тем самым клочком земли, который некогда помогал уничтожить. «Как мы могли творить такие ужасы друг с другом?» — спрашивал я себя. Четыре десятилетия спустя ответ казался очевидным: «Потому что мы считали себя другими. Мы полагали себя исключительными».

Я долго стоял на коленях, отдавая дань уважения и памяти погибшему другу, в последний раз представляя себе лицо Сузы, его загорелый гладкий лоб, дерзкую улыбку и сигарету в уголке рта.

«Скоро увидимся, приятель, — молча пообещал я ему. — Теперь уже скоро».

Пока жена терпеливо ждала моего возвращения в реальность, я думал о цене, которую заплатил с друзьями. Влияние и последствия Вьетнама оказались разрушительными.

Когда я вернулся домой, жизнь предложила мне очередной тест на выживание. Я женился на любимой девушке, Белле, и вернулся на работу к МакКаски, но в душе у меня царил ад.