Год длиною в жизнь

— Нет, нет. Все дело в пище, — поспешил я успокоить ее. — Вьетнамская кухня мне никогда не нравилась.

Но это была ложь. Рак играл буги-вуги на моей пищеварительной системе, так что какая именно это была кухня, значения не имело — я просто не мог заставить себя проглотить еще хотя бы кусочек.

* * *

На следующее утро мы выехали на автомобиле на север, в Дананг. Несмотря на то что Белла старалась, как могла, успокоить меня, мне уже давно не было так страшно. Откровенно говоря, даже жестокий приговор, который вынесла доктор Райс, не вызвал такой жуткой паники, которая охватила меня сейчас.

— Все в порядке, я с тобой, — прошептала Белла, и я буквально кожей ощутил, как она пытается вдохнуть в меня остатки своего спокойствия, прятавшегося под встревоженным выражением лица.

На окраине города нас встретил деревенский пейзаж, зеленый, мирный и покойный. Нигде не было видно пламени пожарищ или дыма разрывов, а за углом нас не подстерегала неумолимая судьба. Некогда бывшие адом на земле, сейчас джунгли казались царством красоты и безмятежности. Повсюду играли дети, мужчины и женщины работали на рисовых полях и пасли скот. Одетые в свои крестьянские шляпы, саронги и бамбуковые сандалии, они занимались своим делом, как и тысячу лет назад, — и даже землю пахали на буйволах.

Мы проезжали одну маленькую деревушку за другой, но везде глаз натыкался на однокомнатные хижины, стоящие на сваях. Водитель ехал медленно — причем настолько, что я заподозрил: это Белла попросила его не спешить. Люди больше не разбегались в поисках укрытия при нашем появлении, а напротив — выходили на открытое место, чтобы приветствовать нас. Несколько раз мы даже останавливались, чтобы поздороваться с ними. Кое-кто поджидал нас прямо на дороге, другие встречали в своих деревеньках. Я отчаянно пытался взглянуть на этот мир другими глазами — и на какое-то время даже преуспел в этом.

Мы уже подъезжали к Данангу, когда из какой-то деревни до нас долетел приглушенный, слабый звон колокольчика, и меня вновь охватила паника. Я попытался скрыть ее, но Белла крепче сжала мне руку, показывая, что все понимает.

— Не забывай, что я здесь, рядом с тобой, — сказала она.

И тогда я увидел его. Колокольчик болтался на шее у козы. Я сделал глубокий вдох и огляделся по сторонам. Мне нужно было очень постараться и привить своей психике новый взгляд на этот мир. Это был мой последний шанс обзавестись другими воспоминаниями и сохранить совсем иную память об этой стране. Я приехал сюда, чтобы создать новую картинку и выявить более благоприятную перспективу, и не собирался упускать его. Хотя большинство моих ощущений укоренились слишком глубоко, чтобы я мог надеяться изменить их, от некоторых, самых гнетущих, можно было попытаться избавиться — от тех чувств, которые не имели иной цели, кроме как незаметно и беспощадно пожирать меня изнутри, продолжая разрушать любое реальное умиротворение.

Мы въехали в очередную деревню, и запах сырой земли и прикосновение обжигающих лучей солнца к лицу вернули меня в 1968 год. Где-то рядом в хлеву захрюкала свинья. Женщина, стирающая белье руками, что-то негромко напевала себе под нос. Глаза наши встретились, и она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, хотя тошнота выворачивала меня наизнанку.

Еще сотня ярдов, и мы оказались на месте, где мой лучший друг простился с жизнью. Не знаю почему, но я вдруг ощутил присутствие Марка Сузы, когда вышел из машины. Однако моего друга здесь не было, за что я был ему благодарен.

Из-под одной из хижин выскочила маленькая собачонка, и сердце у меня едва не оборвалось. Я успел лишь глотнуть воздух широко раскрытым ртом, когда мир начал вращаться, перед глазами все поплыло, но в следующий миг Белла схватила меня за плечи и заглянула мне в глаза.

— Все в порядке, родной мой, — своим милым голосом сказала она, — и ничего плохого не случится. Мы приехали сюда, чтобы заключить мир.

Кажется, я улыбнулся в ответ, но разум уже отказывался мне повиноваться. Словно хорошо организованная засада, прошлое внезапной и жестокой волной погребло меня под собой. И я вновь оказался в 1968 году…

* * *

Сырость… Здесь властвовала всепроникающая проклятая сырость. Дьявольская ирония судьбы, учитывая, что это был сущий ад на земле. Страх буквально парализовал волю, и нам приходилось сражаться с врагом, который ничем не отличался от друга. Женщины и дети умели убивать ничуть не хуже мужчин — они сражались за свою жизнь, свое существование, а мы… мы просто стреляли во все, что появлялось перед глазами. Мы были мальчишками, которым внушили, будто они — мужчины. Нас призвала на войну страна, которая затем станет презирать каждый наш шаг. Больше всего мы боялись, что двенадцать месяцев, проведенных в джунглях, изменят нас навсегда, заставив принять то, что нас заставляли делать.