Гном

Тутъ старикъ остановился на минуту. Двушки, которыя начали слушать его повствованіе съ насмшливой улыбкой, теперь хранили глубокое молчаніе и ждали продолженія разсказа съ раскрытымъ ртомъ и вытаращенными глазами, сгорая отъ нетерпнія и любопытства…

Наконецъ, одна изъ нихъ прервала молчаніе; восхищенная описаніемъ несмтныхъ богатствъ, виднныхъ пастухомъ, она не выдержала и воскликнула:

— Неужели онъ ничего себ не взялъ?

— Ничего, отвчалъ ддушка.

— Экій дуракъ! закричали двушки хоромъ.

— Господь помотъ ему въ этомъ испытаніи, продолжаль старичекъ, — и какъ-разъ въ ту минуту, когда все превозмогающая алчность чуть было не побдила его страха, и ослпленный видомъ всхъ этихъ драгоцнныхъ каыней, изъ которыхъ одного было бы довольно, чтобы сдлать его могущественнымъ человкомъ, пастухъ уже собирался взять себ одну изъ драгоцнностей, — онъ явственно услышалъ звонъ колокола, того самаго, что находится въ обители Монкайской Богоматери. Ну, не чудо ли это? Въ этой подземной глубин, несмотря на хохотъ и крики гномовъ, несмотря на шипнье подземнаго огня, на журчанье текущей воды и завыванье втра, онъ ясно, отчетливо услыхалъ этотъ колоколъ, точно былъ у подножія той горы, гд стоитъ монастырь! Когда онъ услыхалъ, что звонятъ Ave Maria, онъ припалъ къ земл, призывая Матерь Божію, и самъ не зная какъ, очутился на дорог, что ведетъ въ село, въ какомъ-то оцпенніи, точно очнулся отъ глубокаго сна. Съ тхъ поръ всмъ стало ясно, почему въ нашемъ ручь находятъ мелкій, какъ будто золотой порошокъ, а когда наступитъ ночь, въ его журчаньи явственно слышны шопотъ и рчи — обманчиныя рчи, которыми злые гномы, вселившіеся въ ручей съ самаго истока, стараются прельстить неосторожныхъ людей, общая имъ сокровища и богатства, долженствующія служить имъ на погибель.

Когда ддушка произносилъ эти слова, ночь уже наступила, и церковный колоколъ началъ звонить, призывая къ молитв. Двушки набожно перекрестились, тихо прошептали молитву Богородиц и, простившись съ ддушкой, который еще разъ посовтовалъ имъ не терять времени у источника, взяли свои кувшины и спустились всей гурьбой къ церковной паперти, молчаливыя и озабоченныя. Только далеко отъ того мста, гд он встртились со старикомъ, на той площади, гд он обыкновенно расходились въ разныя стороны, самая бойкая и ршительная изъ нихъ вдругъ спросила:

— Разв вы врите тмъ глупостямъ, про которыя намъ разсказывалъ ддушка?

— Я не врю! объявила одна.

— И я тоже! подхватила другая.

— Я тоже! Я тоже! закричали остальныя и начали смяться сами надъ собой и надъ своей доврчивостью.

Двушки разстались и каждая пошла своей дорогой. Повернувши за уголъ одной изъ улицъ, выходившихъ на илощадь, дв двушки, единственныя, которыя ни разу не усомнились въ достоврности слышаннаго разсказа и не посмялись надъ старикомъ, пошли вмст. Раздумывая объ этомъ чудномъ разсказ, глубоко погруженныя въ свои размышленія, он разсянно и лниво поднимались вверхъ по узкой, мрачной, бдной улиц. Старшая изъ нихъ, которой было около двадцати лтъ, звалась Мартой; младшая, которой еще не минуло и шестнадцати, — Магдаленой.

Во всю дорогу об хранили глубокое молчаніе, но когда пришли довюй и поставили свои кувшины у порога, Марта спросила Магдалену:

— Ты вришь въ чудеса Монкайской горы и въ злыхъ духовъ, обитающихъ въ источник?

— Я врю всему ршительно, откровенно призналасьМагдалена. — А ты разв соынваешься?..

— О, нтъ! поспшно сказала Марта:- я также врю всему… Всему, чему мн хочется врить…

II.

Марта и Магдалена были сестры. Осиротвши съ ранняго дтства, он вели самую несчастную жизнь у одной дальней родственницы своей матери, которая взяла ихъ изъ милости и постоянно давала имъ чувствовать самымъ унизительнымъ образомъ всю тяжесть своего благодянія. Казалось, все способствовало къ тому, чтобы закрпить дружескую связь между двумя сестрами, соединенными не только узами кровнаго родства, но также нуждой и страданіями, которыя он терпли вмст.

А между тмъ, между Мартой и Магдаленой существовала вражда и антипатія, которая становилась понятной только при изученіи ихъ характеровъ, столь-же противоположныхъ, какъ и вншность той и другой двушки.

Марта была высокомрна, необузданна въ своихъ наклонностяхъ, и выражала свои чувства рзко и грубо. Она не умла ни смяться, ни плакать, и потому никогда не смялась и не плакала. Магдалена, напротивъ того, была смирна и кротка, съ любящимъ, добрымъ сердцемъ, и не разъ видали, какъ она смется и плачетъ вмст, точно маленькій ребенокъ.