Гнёт ее заботы

Плоды опадают, любовь угасает и время проходит;

Искусство твое ― краткий миг на глазах бытия,

И так на мгновенье оно раз за разом приходит,

Рожденье свое в поцелуях со смертью найдя;

И вновь сушит сердце и душу надежды лишает,

В вертепе пороков и грешных стремлений вертя,

Чудовищным миром бесплодных усилий играет,

Кольцом ядовитым пригревшись на шее змея.

— А. Ч. Суинберн, Долорес

Пиза[288] на северо-западном побережье Италии вблизи Ливорно, была, несомненно, лишь реликтовыми остатками своего былого великолепия. Дома были классическими Римскими, но со ставней на окнах облезала краска, а чистые некогда архитектурные линии были смазаны теперь водяными потеками и трещинами. Некоторые улицы были просто заброшены, и виноградные лозы и сорняки заявляли свои права на упавшие здания.

Желтая Арно[289] все еще полноводно текла под античными мостами, но устье реки, превратившееся в широкую дельту, утроило удаленность города от моря за столетия, прошедшие с тех пор, как Страбон[290] назвал Пизу одним из наиболее доблестных Этрусских городов. Угольщики и заготовители коры пробкового дерева трудились в Маремма[291], соленых болотах[292], что теперь окружали город, но местная торговля жила в основном за счет европейских туристов.

Большинство туристов прибывали посмотреть на кафедральный собор и знаменитую Падающую Башню, но некоторые приезжали с трудными заболеваниями в Университет ― где англоговорящий доктор был, несомненно, даром богов ― или, чтобы попытаться хоть мельком увидеть двух печально известных поэтов, изгнанных из Англии, которые недавно поселились в городе и, по всей видимости, собирались начать издавать какой-то журнал; такие литературно-озабоченные туристы были, тем не менее, извещены, что нужно торопиться, так как поэты, очевидно, чем-то насолили местными властями, и, как ожидалось, вскоре должны были уехать.

Пока Майкл Кроуфорд шагал на восток по Лунг’Арно [293], людной улице, что нависала над северным берегом Арно, он не особо приглядывался к людям вокруг. Сверху на мосту двое мужчин выбивали матрасы, а из окна третьего этажа свесилась женщина, что-то напевая и развешивая постиранное белье на протянутой через переулок бельевой веревке, но Кроуфорд, поглядывающий время от времени под ноги, чтобы решить, куда опереть наконечник своей прогулочной трости, совершенно не замечал старика, что ковылял ему навстречу.

Река была глубокой и бурной в этот пасмурный апрельский день, и все лодки были пришвартованы вдоль речной стены ниже выбеленных солнцем каменных домов ― даже скиф[294] любящего рисковые предприятия Шелли был на привязи, хотя он и был на этой стороне реки, и стремительно несущаяся вода отгораживала его от Тре Палаццо[295], где он жил. Очевидно, он навестил Байрона в Палаццо Ланфранки[296], вероятно в последний раз, перед тем как отправиться на север к заливу Специя[297].

А Байрон решил провести лето в Монтенеро[298], в десяти милях к югу. «Похоже, английское сообщество в Пизе распадается», ― подумал Кроуфорд; Байрон и Шелли образовывали ступицу колеса, вокруг которой все остальные вращались словно спицы.

Они с Джозефиной, конечно, останутся здесь. Они трудились одной командой как брат-и-сестра, доктор-и-медсестра на медицинском факультете университета, где приносили огромную пользу. Так что официальные антианглийские настроения их коснуться не должны.

В любом случае причиной всего этого был Байрон, и он уезжал. Его теперешней дамой сердца была молодая леди Тереза Гвиччиоли. Ее брат, а также отвергнутый ею муж, были известны как активные члены анти-Австрийского движения Карбонариев[299]. Байрон, очевидно, тоже был посвящен в члены секретного общества и часто бахвалился, что хранил оружие и амуницию для народной армии, когда гостил в Палаццо Гвиччиоли в Равенне.

Тереза Гвиччиоли

Пизанские власти не особо обрадовались, когда Тереза с братом, а затем и собственной персоной Байрон, прибыли в их город. Напряженное перемирие почти переросло в войну месяц назад, когда Байрон, Шелли и четверо представителей местного английского круга ввязались в потасовку с грубым итальянским драгуном возле южных ворот. Драгун ударил Шелли по лицу гардой сабли, и в последовавшей за этим свалке один из слуг Байрона наколол драгуна на вилы. Вояка в конце концов оправился от раны, и слугу не посадили, но тайные агенты правительства теперь повсюду следовали за Байроном, Терезой и ее братом.

Кроуфорд, конечно же, надеялся, что они с Джозефиной вне подозрений.