Гнёт ее заботы

Неподалеку от переулка, где дожидалась Джозефина, остановил свою повозку продавец овощей, и теперь он выставлял на мостовую корзины с картофелем и луком, а из раскрытой двери булочной через дорогу до Кроуфорда доносились запахи горячих булочек и кофе; он подумывал пойти туда и потратить часть денег, но затем зеленщик окликнул пекаря, спрашивая, не знает ли тот, почему чертова прорва солдат курсирует взад-вперед по всем улицам и закоулкам в нескольких кварталах к северу.

Кроуфорд отдал Джозефине саквояж, снова взял ее под локоть и начал, хромая, двигаться в южном направлении. Трость, против ожиданий, помогала слабо, но, несмотря на пульсирующую занемевшую ногу, он не хотел брать экипаж, так как кучеров уже могли предупредить, и тогда они тоже их ищут. К тому же денег у него осталось немного, и он не хотел тратить их ни на что, кроме жилья и еды.

В конце концов, он сообразил, что трость следует держать подальше от больной ноги, и после этого открытия дорога стала гораздо менее болезненной. Пот на его лице начал остывать, и он немного расслабился.

Ему вдруг пришло в голову, что Джозефина так и не ответила на его вопрос? ― Так каким ветром тебя занесло к Китсу? ― спросил он.

Она пожала плечами. ― Доктор Кларк многих своих сиделок нанимает в приюте Святого Павла. И когда сиделка требуется английскому путешественнику, он предпочитает англоговорящую.

― Почему же тогда ты у него задержалась? Он же не нуждался в хирургической операции?

― Да, не нуждался, ― ответила она, с каждым шагом, казалось, вновь обретая силы, ― и когда меня к нему направили, я чуть было так и не сделала, чуть не ушла. Но он… он был так на меня похож… тоже пытался убежать от всего этого… и тоже пытался спасти свою сестру… не знаю, может я решила, что смогу больше узнать о том, что у людей внутри, работая у него.

Она взглянула ему прямо в глаза, впервые за все это время. Ее единственный глаз, в красных прожилках, сверкал из-под косо повязанного шарфа. И, когда он увидел порезы на ее губах, он вспомнил полный стеклянных осколков поцелуй, который они разделили на улице, и коснулся рукой собственного изрезанного рта.

― Непросто должно быть, ― сказал он, понизив голос, ― было убедить стеклодува сделать стеклянный глаз, наполненный толченым чесноком.

― На самом деле, он сделал это бесплатно. Он сказал, что знает для чего мне это, знает, зачем мне нужно, чтобы под рукой всегда был чеснок; и еще он сказал, что восхищается мною.

Кроуфорд подумал о своей фляжке, которая служила примерно такой же цели. Интересно, восхищался ли им человек, у которого он ее купил; хотя уж что-что, а восхищенным он, определенно, не выглядел.

Мысль о фляжке, тем не менее, заставила его достать ее и отвинтить крышку, и он опрокинул ее в свой истерзанный рот. Алкоголь обжег порезы на губах и языке, но эта пряная жгучесть настолько его освежила, что он заставил Джозефину тоже сделать глоток.

Три раза они видели конные отряды солдат на улицах к северу от них, и дважды слышали, как дети просились посмотреть на флотилии лодок, которые причаливали и извергали солдат по обоим берегам Тибра, поэтому Кроуфорд и Джозефина пошли на юго-восток, держась узких извилистых улочек и тропинок и избегая более широких улиц. Спустя некоторое время они миновали узкую Виа ди Марфорио[283], а затем спустились по ведущим вниз ступеням и обнаружили, что оказались на восточном краю неглубокой долины, в которой располагался Римский Форум[284]. Здесь царила вековая тишина. Шум и сутолока нового Рима остались позади.

Это было длинное неровное поле, испещренное античными тротуарами, что все еще сдерживали натиск буйной растительности. То там, то здесь, в едва различимом порядке высились изъеденные непогодой колонны, намекая на величественные храмы и базилики, что давно уже канули в небытие. Впереди и немного правее маячили массивные очертания квадратного каменного сооружения, окруженного тремя арками, и Кроуфорд, взяв Джозефину за руку, повел ее к высокой, широкой центральной арке.

Встающее позади нее солнце делало еще более темным силуэт громадного строения, и Кроуфорд никак не мог разглядеть барельефы или латинские надписи, вырезанные на камне.

― Арка Септимия Севера[285], ― внезапно отозвалась Джозефина. ― Он был одним из самых жестоких римских императоров, но, по крайней мере, за время его правления почти не произвели литературы.

Кроуфорд удивленно взглянул на нее. ― Правда? Что же в этом…

― Думаю, стоит где-нибудь здесь остановиться и разобраться с нашими ранами.

― Я не уверен, что понимаю…, ― начал было он, но затем подумал о всех тех производителях литературы, которых он повстречал, с тех пор, как четыре года назад покинул Англию, и задумчиво кивнул. ― Думаешь, этот старикан все еще может… обладать здесь каким-то влиянием, а? Да уж, какого черта ― определенно, не в нашем положении пренебрегать подобными амулетами.