Гнилое яблоко

Ярко-красный цвет рассвета придавал всему окружающему мистический вид. На траве алые лучи мешались с багряными каплями крови. Кажется, я не помнил большую часть истекших суток. Мое уныние разрасталось, оплетая меня, как вьюнок. Маленький кролик выглянул из-под мокрого листа. Я хотел бы, чтобы он был настоящий, но мое заблуждение не могло продлиться дольше десяти секунд. Кролик выбежал на травку, легко перескочил камень (вероятно, именно этим булыжником Отум сбил меня с ног, бросив его мне в спину), сел и прижал уши. Сквозь его пушистое полупрозрачное тело проникали лучи, и я видел, как они оранжево мерцают в его брюшке.

Капли дождя падали все реже, и кролик исчезал, выцветая, только его глаза долго оставались яркими, черно-фиолетовыми, как смородина. Стоило дождю прекратиться, кролик пропал. Я оглянулся и не увидел Громадину.

У меня не было чувств сожалеть о том, что наша единственная встреча закончилась так скоро. Я должен уйти отсюда. Но сначала я решил заглянуть под куст, откуда появился кролик. Моя записная книжка должна быть где-то поблизости от места, где я нашел фотографию Наны. Точно, вот она – ветка над ней помешала рассмотреть ее сразу.

Книжка промокла насквозь. Я раскрыл ее наугад, аккуратно разделив слипшиеся страницы, и всмотрелся в расплывшиеся буквы с горькой усмешкой. Где же там был кролик? Вспомнил. Сцена, где Громадина атакует людей на автобусной остановке. Этот кролик был нарисован на плакате. «Пусть отпечатанный тусклыми красками на дешевой бумаге, он был как живой с его смышленой усатой мордочкой и круглыми любопытными глазами. Но эти люди, заледеневшие в обыденном унылом ожидании утреннего автобуса, были столь же безжизненны, как асфальт под их ногами». Не столько смог прочесть, сколько вспомнил. Текст безнадежно испорчен водой. Впрочем, он и раньше был весьма далек от идеала…

Вода… лужи, озеро, дождь. Тихий шторм в моей голове перед прояснением.

(глупости; нелепо даже думать об этом)

Предположим… Я потянулся правой рукой к слезящимся глазам, но, вспомнив о ране, потер глаза левой. Предположим… здесь действительно что-то есть. Что постоянно оказывает на нас воздействие. Что становится видимым, когда я смотрю на это сквозь испарения, поднимающиеся с поверхности озера… сквозь дождь… сквозь воду. Я могу назвать это… эмоциями. Ощущениями. Воспоминаниями. Каким-то образом они продолжили свое существование даже после того, как те, кому они принадлежали, покинули Долину или погибли в ней. Эта теория кажется противоречащей здравому смыслу и физическим законам. Но она подтверждается всем происходящим.

Я остановился, всматриваясь и видя все размытым, будто сквозь слезы. Глаза застилал красноватый туман, хотя окончательно рассвело и стоял белый мутный день. Теплый воздух, который я выдыхал, моментально остывал на холоде. Где-то еще август; не здесь.

Как такое вообще может быть? Разве в обычном мире бывает что-то подобное? Что чувства остаются там, где ты их пережил? Тогда в доме Миико его уныние уже бы окрасило стены в серый цвет, или же сыпалось бы с потолка, как штукатурка. Тем не менее эмоции, даже самые мрачные и злые, не оседают на поверхности мебели, как пыль. Или я ошибаюсь?

Да. Решим, что ошибаюсь.

(Что ты несешь? Это в стиле глупых книжонок, что продают на станции по два ровена за десять штук)

…ладно, дальше. Итак, эти… хм… образы из прошлого постоянно витают здесь и по какой-то причине не могут угаснуть. Вероятно, что-то в Долине подпитывает их. Иногда они смещаются ветром, подобно облакам. Хотя я постоянно подвергаюсь их воздействию, эти образы недоступны моим глазам до тех пор, пока не пройдут сквозь капли воды. Я не знаю, какой физический эффект все это на меня оказывает. Просто чувствую, что постепенно оно меня убивает.

Я споткнулся о свой фонарик и поднял его. Взвесил в руке. Отцовский, хороший, старый, и, как все старые ручные фонари, довольно-таки тяжелый, потому что железа в нем больше, чем пластмассы. Сойдет за оружие?

(ага, испепеляющий луч. Смешно… Нет уж, лучше дайте мне тоже нож)

21. Двадцать второе августа

Бреду не зная куда, в смутной надежде, что Миико выйдет мне навстречу. Глупо. Должен что-то делать, но опять ни идей, ни воли. Только тонкий ручеек невнятных мыслей. Впрочем, мысли – это хорошо, даже здорово. Скоро у меня не будет и их.

(так думай, думай, думай)

Возникая в моей больной голове, слова звучали приглушенно, едва возможно расслышать. Долина вокруг меня дремала. Она ощущалась живой и злобной, даже сквозь сон наблюдающей за мной враждебным взглядом. Рассматривала меня каждой песчинкой под ногами; на кончике каждой ветки невидимый глаз. Даже это блеклое пятно, притворяющееся солнцем,

(солнца нет здесь, оно выше, в настоящем небе, над этим белым маревом, накрывшим Долину, как крышка)