Гнев

Глеб осекся, сообразив, что говорит как «Википедия». Арлекиновцы эту энциклопедическую интонацию, к счастью, не распознали.

— Все равно это архаично, — осмелившись, возразил битник. — Ваш Гейне безнадежно устарел. Когда-то и Некрасов считался ультрамодным, а кто сегодня читает Некрасова?

— Я читаю, — сказал Глеб. — По-вашему, я тоже устарел? Жаль, ведь я полагал, что великие стихи не имеют срока годности.

«Укупник», желая примирить всех и каждого, потянул за спасительную ниточку:

— Может, дело в переводах? Всем известно, что поэзия не терпит переделок. Слабый переводчик портит даже великого автора.

— Это признанные переводы Григорьева и Фета, — сказал Глеб раздраженно. — Никто никого не испортил.

Он злился. Сюжет с демистификацией удался, однако вместо того, чтобы триумфально упиться наслаждением от разоблачения разоблачителей, Веретинский испытал неловкость. Он до отвращения легко развел этих, в сущности, детей. Ну, преподал им урок, что самоутверждаться скверно. Ну, не знают они немецкого классика. И что с того?

Почему он с завидным упорством ищет перестрелок и устремляется к скандалам? К ментальным пробоинам, ранам, царапинам?

На улице Веретинского догнала Ира с растрепанными волосами.

— Глеб Викторович, это было восхитительно! — сказала она. — Мне так стыдно, что я не узнала Гейне.

Веретинский отдернул капюшон, чтобы лучше слышать, и сказал:

— Вы его не проходили, так что все в порядке.

— Все равно мне стыдно.

— Хочешь, я тебе мороженое куплю, чтобы ты не стыдилась?

— Бросьте вы шутить! — Федосеева замахала рукой. — Скажите, пожалуйста, а сами вы пишете стихи?

— Куда уж мне.

— А если честно?

— Не пишу и не писал.

— Почему?

— В юности не нашел причин, а после уже и незачем браться за это дело. С годами человек накапливает в голове всяческий хлам и мыслит более схематично. Хоть и более трезво. Поэту же следует быть чуточку глуповатым, причем глуповатым особенным образом, не как все. Если вкратце, то как-то так.

— То есть с годами человек теряет себя?

Глебу не нравился этот диалог. Она слишком быстро схватывала.

— В некоторой степени и в некоторых случаях. В сердцах, восторженных когда-то, и так далее.

По пути домой Глеб размышлял, как же все-таки Ира оценила стихи Гейне до эффектного поворота с разоблачением. Тоже расценила их как напыщенные и устаревшие? Иначе говоря, сочла ли она напыщенным и устаревшим самого Веретинского?

5

Б лизилось открытие выставки в «Смене». Глеб предвкушал, как утрет нос Лане Ланкастер на дискуссии о миссии современного художника и наконец-то увидит воочию автора картины.

Иногда Веретинский замирал перед полотном, в очередной раз подбирая для сюжета удачное толкование и любуясь нюансами изобразительной техники. Супругов на картине словно бросило друг на друга встречным течением, и они не знали, что делать дальше.

Для выступления Глеб трижды готовил речь с нуля и в итоге утвердился во мнении, что нет ничего достойнее импровизации. Надежней всего заглянуть в глаза публике, угадать, чего она ждет от современного художника, и сказать ровно противоположное. Разве не в том соль, чтобы время от времени опрокидывать устоявшиеся представления?

Веретинский почти не сомневался, что встретит Алису. Алиса всегда там, где Лана. Это как Чук и Гек, как Маркс и Ленин, как Делез и Гваттари. Или как Пьеро и Арлекин, почему нет? Проблема состояла в том, что если Алиса изволит украсить выставку своим присутствием, то вечер превратится для Глеба в сплошной сеанс иглотерапии. Программа и так обещала встряску безо всяких болезненных свиданий с призраками.

С Алисой Веретинского объединяли три года самых прозаичных перепалок, недомолвок, обид и кратковременных прояснений. Впрочем, последние пять месяцев едва ли шли в общий зачет. Снимавшие тогда квартиру рядом с железной дорогой Глеб и Алиса договорились не разбегаться до конца сессии, чтобы загодя свыкнуться с грядущим расставанием.

— В общагу тебя не заселят по ходу второго семестра, — сказал Глеб.

— Даже если заселят, то мне придется обживаться, обустраиваться, — сказала Алиса.

— Экзамены завалишь.

— Точно. Давай после экзаменов. Так у нас в запасе будет целое лето, чтобы зализать раны. То есть не у нас, а у меня и у тебя.

Они готовили в разной посуде и спали в соседних комнатах. Даже если случался секс, все равно после него они сконфуженно разбредались по своим углам. В соседних окнах гас свет, этажом выше ревел младенец. Глеб долго лежал без сна, а затем доставал наушники и включал на ноутбуке очередной сериал. Иногда делал себе бутерброд с салом. Именно тогда, а совсем не в школьные годы, не в период, который заботливым бюрократическим аппаратом отводился под благостные невинные глупости, Веретинский повадился мастурбировать и приучился к бесцветному, дистиллированному оргазму.

Набил руку, как пошутил бы Слава.

О том, что разрыв неминуем, Глеб понял за год до фактического расставания. Уже тогда и ему, и Алисе было нечего сказать, кроме банальностей и «люблю», которое тоже превратилось в банальность.