Гнев

Это ловушка — надеяться,
будто можно высказать смятение,
сложенное между лопатками,
под рёбрами притаившееся
в предчувствии непогоды и
раннего утра, когда нет фонарей
и тьма ночует в окнах напротив.

Это ловушка — надеяться,
будто можно выразить смятение
бескровно и без остатка,
подобрав для него язык,
или придумав свой,
или найдя того, кто — словом ли,
видом — не выдаст: «И что?»

Это ловушка — надеяться,
будто можно вычерпать смятение
или поладить с ним навсегда,
отыскав другую тропу —
не от солнцестояния к равноденствию,
не от равноденствия к солнцестоянию.

Веретинский в ответ промолчал. Про себя он отметил, что интонация и ритмический рисунок ему импонируют, пусть три строфы и сводятся в итоге к коротенькому девичьему посланию. Меня не понимают, мне больно, мне некуда жить. В сущности, мало кто смотрит дальше.

На консультации Федосеева всеми способами выражала то самое смятение, то зачисляя Бальмонта в имажинисты, то путаясь в словах, то задумчиво замирая с поднесенной к щеке рукой. Глеб заметил, как беспокоит Иру вопрос о собственной состоятельности как автора, поэтому не стал долго мучить студентку.

— Прочел твой текст, — сказал он буднично. — Вещь отделанная, старательно скроенная. Не вижу причин бросать поэзию.

— Правда?

— Чувствуются экзистенциальные мотивы. Заброшенность, отчуждение, тревога. Нерва недостает, болезненной остроты, но это исправимо. Рука не дрожит, слух есть, а это главное на текущем этапе.

— Спасибо вам!

Федосеева сконфуженно засияла.

— Ты только литературоведение не бросай. Поэтов полно, точно шишек в сосновом лесу, а в нашем полку на счету каждый боец.

Студентка хихикнула и тут же ладонью прикрыла рот. Щеки ее приняли спелый морковный оттенок.

— На лито это стихотворение раскритиковали. Сказали, что до фига пафосный верлибр. Извините за ругательство, это их выражение.

— Безбожники, — сказал Глеб. — Может, в твоем лито сплошь архаичные товарищи, которые младше Блока никого не признают?

— Да нет же, — возразила Ира. — Там даже рэп читают.

— Что за лито такое, говоришь?

У Веретинского созрела озорная идея. Он ревностно воспринял хулу на свою ученицу и жаждал сатисфакции, точно это его произведение опорочили гнусные зоилы.

Лито «Пьеро и Арлекин» проводилось в антикафе «Циферблат». На излете студенческих лет Веретинский застал появление первых в городе антикафе, поэтому формат был ему знаком. Вспоминая славные времена, когда падение тощей стипендии на карточку расценивалось как благоволение небес, а в каждой рок-балладе чудилось переживание родственной души, Глеб отметился в гостевой книге «Циферблата» и заказал большой латте.

Поэты собирались в дальней комнате. Средоточие ковров, подушек, пуфиков, мягких кресел в ней, призванное отразить обобщенные представления об уюте, напротив, смущало. Особенно напрягал с тенденциозной реалистичностью нарисованный очаг. Веретинский словно по ошибке угодил в детскую. Ребенок, обитавший здесь, то ли умер, то ли сбежал от интенсивной заботы, а скорбящие родители, не решаясь произвести перестановки, все законсервировали.

Глеб оккупировал низенький диванчик в углу. Ира, не ожидавшая увидеть преподавателя, смешалась. Веретинский приложил палец к губам. Федосеева кивнула и заняла место рядом с напомаженной барышней в другом конце комнаты. Будучи самым старшим из пришедших, Глеб поймал на себе парочку косых взглядов. Очевидно, по меркам антикафе он считался старым. Косые взгляды означали, что таким, как он, предписаны если не путевки в санаторий, то как минимум благодатные прогулки по парку с сынишкой или дочуркой за ручку.

Вели лито два лирика, которые едва ли ассоциировались с Пьеро и Арлекином. Первый гордо потрясывал кудрявой шевелюрой и не подозревал, как смахивает на Аркадия Укупника, только юного и порывистого. Второй, явно симпатизировавший битникам, бросался от темы к теме, нарочито бесстрастным тоном судил о дзене, свободной любви и поэтической свободе. Глеб легко воображал, как «Укупник» дает интервью о новом альбоме, а битник ловит попутку или раскуривает косячок на чердаке.

Как обычно, каждый, кто желал, читал стихи, а остальные по кругу их обсуждали. Последними слово брали ведущие. Если «Укупник» при оценке текстов руководствовался хаотично упакованным читательским багажом и математическим представлением о прекрасном, то битником двигало наитие.