Глубокие раны

Нахлынувшие мысли заставили его закурить. Следя за тусклым огоньком на конце сигареты, Кирилин, по мере того как огонек, подергивающийся пеплом, постепенно исчезал, начинал чувствовать, что лицо потеет. Он стряхивал пепел, лихорадочно затягивался, но через некоторое время огонек опять гас. В темноте перед бургомистром сразу же возникало лицо парашютиста. Широко открытые, сверкающие через пелену слез глаза и губы в мученическом изломе дьявольского хохота, ручейки крови, текущие по лбу, по щекам к подбородку. И все это яснее и яснее проступало в темноте, приближалось к нему.

Забыта сигарета, исчез голос. Ни крикнуть от страха, ни шевельнуться: все тело окаменело. Так тянулось минуту, другую, третью. Тянулось до тех пор, пока тлевшая сигарета не начала жечь пальцев. Тогда непроизвольное движение руки привело его в себя.

Вскочив с кровати, он нащупал спички на ночном столике и зажег лампу. Дико огляделся. Лицо парашютиста исчезло, но унизительный, сосущий страх не проходил.

По-прежнему тихонько посапывала Антонина Петровна, и чувство страха исчезло, сменилось злобой. Хоть бы пошевельнулась или проснулась…

Стараясь ступать бесшумно, Кирилин взял лампу, прошел на кухню и жадно припал к горлышку начатой бутылки с коньяком. Выпил до последней капли, вернулся в спальню и лег, чувствуя, как тупеет сознание. Лампу не гасил, лишь прикрутил фитиль.

Антонина Петровна повернулась на другой бок, скрипнула кровать. Пытаясь связать мелькавшие в голове обрывки мыслей, Кирилин думал теперь о своих отношениях с женой. Что связывало их после ухода Виктора? Может, лишь выработанная годами привычка? Ведь они давно уже чужие друг другу люди. И он хорошо знает, что она его ненавидит, как только может ненавидеть обманутая и оскорбленная женщина. Как муж и жена они давно уже не живут. И ему теперь все равно, но почему она сама не уходит? Боится? Выжидает более благополучного времени?

Перед рассветом он заснул, и сон был похож на бред. Он опять видел голову парашютиста, кричал и бился в постели. Проснуться не мог.

Приподнявшись на локоть, за ним долго наблюдала со своей постели Антонина Петровна. Когда он немного успокоился и стал дышать ровнее, Антонина Петровна встала, подошла к столу. Ящик стола был заперт. Она немного постояла в нерешительности, прибавила огня в лампе, на цыпочках подошла к кровати мужа и замерла над ним, пристально вглядываясь в его слегка припухшее, покрытое испариной лицо. Убедившись, что муж действительно спит, она осторожно ощупала его брюки, висевшие на спинке кровати.

Связка ключей была в одном из карманов.

Через несколько минут Антонина Петровна, прихватив написанное мужем письмо, выскользнула в другую комнату.

Назад она вернулась довольно скоро. Положив письмо назад в ящик стола, ключи в брюки, она торопливо, стараясь не шуметь, оделась, и, прихватив лампу, вышла на кухню.

Шел пятый час утра. Привыкшая вставать очень рано, из комнаты Виктора показалась Елена Архиповна. Щуря на свет глаза, она зевнула, перекрестила рот и спросила:

— Что раненько нынче, дочь?

— Не спится, мама. — Антонина Петровна, соображала, что предпринять. А делать что-то надо было немедленно. Муж в письме на имя коменданта города наводил немцев на след Горнова, указывал адреса его двух подпольных квартир, ссылаясь на ходившие по городу слухи.

Накидывая на голову шаль, Антонина Петровна сказала матери:

— Растопи, мама, плиту, пока я к соседке сбегаю… Я на минутку, сейчас же вернусь.

Через полчаса Сергей Иванкин, на ходу застегивая шинель, вышел из своей калитки на улицу и зашагал к центру города.

Антонина Петровна в это время стояла у плиты рядом с матерью. Весело потрескивали сухие сосновые дрова, Елена Архиповна жарила блинчики. И Антонина Петровна вдруг вспомнила, что Виктор очень любил горячие блинчики в сливочном масле. И она невольно перевела взгляд на стол, на то место, где любил сидеть Виктор. На мгновенье ей показалось, что он и сейчас сидит там, она вроде бы даже увидела его. Встряхнув головой, прикрыла глаза ладонью.

«Нет… Он теперь где-нибудь очень далеко… Хотя бы весточку в два словечка получить…»

И хорошо понимая невозможность этого, горько усмехнулась.

5

А Виктор, между прочим, был не так уж и далеко. На десятый день его болезни Аким Терентьевич с большой радостью был вынужден признать свою ошибку. Виктор не умер. Его спасло невероятно упорное стремление к жизни, к выздоровлению. Когда, очнувшись однажды, он с осмысленным видом попросил есть и огляделся вокруг, Аким Терентьевич уступил свое место у изголовья больного тете Поле и взволнованно отошел к окну, скрывая от всех свои стариковские слезы.

Съев тарелку бульона, Виктор попросил еще, но тетя Поля, по знаку фельдшера, отрицательно покачала головой:

— Потерпи, Виктор, — поспешил на выручку жене пасечник. — Дай срок: будешь есть сколько душе угодно. А сейчас нельзя — слаб ты, брат, больше некуда.

Скоро Виктор опять уснул, ровно и глубоко дыша. Пасечник на носках подошел к Акиму Терентьевичу.

— Что, Терентьич, думаешь? Кажись, дело на лад пошло…

Фельдшер предупредил: