Глиняный колосс

Решение Мищенко, озвученное в вагоне, таково: за линию фронта уходит пять групп по пять пластунов в каждой. Каждая группа несет с собой по три клина. Установка должна происходить по возможности в вечернее время суток, непосредственно перед идущим составом, в прямой его видимости. Рассредоточение вдоль полотна следующее: первая группа уходит на десять верст, вторая – на двадцать и так далее. Последняя, таким образом, удаляется на пятьдесят. В случае удачного схода с рельсов состава стараться по возможности устройство снять и схоронить в земле. Сроку на все – четыре дня… Через которые обратно должна вернуться самая дальняя команда.

Низкая, приземистая лошадка подо мной хоть и не Жанна, но дама с характером. То и дело норовящая взбрыкнуть, почувствовав на себе неопытного седока. Впрочем, хоть и с трудом, но держусь в седле довольно сносно, и в моменты, когда никто не видит, украдкой треплю ее холку.

Свернув налево от станции и быстро оказавшись за пределами городка, наш отряд взял рысью по пыльной, усыпанной войсками с обозами дороге. Я то и дело с удивлением верчу головой, разглядывая бесконечные вереницы телег, тянущиеся вдаль вместе с облаками пыли. Повсюду, куда падает взгляд, нестройно марширующие усталые солдаты с «мосинками» за спиной, дым от горящих прямо возле дороги костров, с такими же солдатами на привале. С безразличием и пустотой в глазах провожающими марширующие мимо них войска. Крики возниц, лошадиное ржание, угрюмые, серые от прилипшей дорожной пыли лица… Кто-то еще верит в романтику войны? Наивные…

Бесконечная, всепоглощающая обреченность царит повсюду. Не усталость и не уныние, а именно – обреченность… И даже песня, витающая над этим торжеством фатализма, подобралась соответствующая. Другая просто не смогла бы звучать здесь:

А жинка поплачет, выйдет за другого,

За мово товарища, забудет про меня.

Жалко только волюшку во широком полюшке,

Жалко мать-старушку да буланого коня…

Больше всего мое сочувствие вызывают наши пластуны, у каждого второго из которых в холщовом мешке болтается немаленькая, габаритная железяка. Вес в полтора пуда которой способен испортить жизнь любому, кто ее несет. Тем более если к ней прилагается увесистый вещмешок, а дело происходит на вражеской территории.

Дорогой меня до глубины души поразила одна встреча. Нехарактерная, судя по реакции, даже для много чего повидавшего на своем веку генерала Мищенко.

Где-то в середине пути, пока мы обгоняли по «встречке» очередной обоз, на дороге возник затор. Подъехав ближе, я не сразу разобрал, в чем тут дело, – ну, телега с солдатами, ну, один из них со связанными за спиной руками. Пятеро других вооружены… Мищенко, остановивший сопровождающего штабс-капитана и эмоционально что-то у того выспрашивающий. Лишь когда поравнялись с повозкой, в глаза неожиданно бросается ромбовидная продолговатость деревянного ящика, небрежно лежащего в повозке, позади. Гроб… Зачем?

Тот же вопрос, видимо, интересует и генерала.

– …По судебному приговору, ваше превосходительство! – Выкатив глаза, капитан явно чувствует себя не в своей тарелке. – Везем исполнять… Приказано успеть к закату…

В эту самую секунду тот, что со связанными руками, встрепенувшись, на миг обретя потерянную навсегда надежду, дико оглядываясь на приготовленное для него смертное ложе, хрипло кашляет:

– Ваше превосходительство, пощадите… Простите, бога ради!.. Помирать страшно!.. – беспомощно воздевая скованные веревкой руки, всем телом устремляется к нему, но приблизиться вплотную мешает гроб. – Умоляю, ваше превосходительство, замолвите слово!.. – По искривленному в предсмертной муке лицу обильно струятся слезы.

– За что его? – Мищенко спрашивает вполголоса, почему-то отворачиваясь.

– Невыполнение приказа, ваше превосходительство… Приравненное к дезертирству. Приговор утвержден главнокомандующим!.. – спешно добавляет капитан, будто оправдываясь. С неприязнью косясь на угрюмо обступивших повозку казаков.

Громко щелкнув плетью, генерал молча пришпоривает коня. Вдогонку еще некоторое время раздаются отчаянные вопли несчастного…

Через пару часов, когда солнце скрывается за дальней сопкой, отряд наконец сворачивает с дороги. Еще верста тихим шагом, и Мищенко, а за ним все остальные, спешиваются.

– Построились, ребята, по пятеркам… – Голос генерала звучит без обычного апломба. – Все готовы? – совсем тихо спрашивает он, медленно проходя вдоль почти идеальной линии. – Кто нет, шаг вперед…

Тишина такая, что я слышу свое дыхание. Неожиданно пожилой казак из третьей группы, громко кашлянув и закинув за плечо мешок с клином, хрипло басит:

– Обижаешь, Павел Ваныч… Мы ж за тебя, сам знаешь…

Неожиданно со всех сторон, словно каждый из них только этого и ждал, разносится:

– Сделаем, ваше превосходительство…

– Павел Иванович, не сумневайся!

– Запустим под откосы макак окаянных, будь им пусто!..

– Впервой развя? Проползем так, что комар носа не подточить…

Дружный смех.