Я тут же увлеченно задумался. До сей поры единственным виденным мною агитплакатом прошлого была лубочная картинка, небрежно прилепленная на столбе у штабного вагона. Где восседающий почему-то на камне огромных размеров бородатый казак, свысока и подбоченившись, глядел на мелких и неприятных япошек, копошащихся внизу… Разве же это пропаганда? Кукрыниксы плевались бы, как пить дать! Туда бы русскую красавицу с длинной косой, да придушенную рукой японской гадины… Вот это было бы сильно! Или гибель крейсера «Мономах», который дрался до последнего с целым отрядом… Дабы здоровую злость у солдат вызвать!..
– …В вашем возрасте, молодой человек!.. – все больше распаляясь, вышел из себя подполковник, и я с недовольством вернулся на грешную землю. Его бабское лицо ярко наливалось цветом, подобно зрелому помидору. Наконец, произнеся нечто пафосное про веру, царя и отечество, он категорически извергнул:
– Ваша воинская часть, господин поручик?!
До отправки состава совсем ничего, и эта комедия мне порядком наскучила. Часть, говоришь, подпол-тыловик? Сейчас…
Быстрым движением достал из нагрудного кармана удостоверение, разворачивая перед лицом «учителя». Пока тот подслеповато щурясь, разбирал строчки, скромно продублировал вслух:
– Поручик Смирнов, член штаба Маньчжурской армии.
Ждать, когда вытягивающееся лицо подпола окончательно приобретет продолговатую форму, не было времени. И я добавил от себя:
– По личному приказу главнокомандующего, генерал-адъютанта Линевича, следую на передовые позиции. Во-о-о-он на том отходящем поезде… – указываю на дымящий паровоз.
Голова подполковника механически повернулась вслед руке.
Эй, эй, давай не падай. Не то кондрат хватит… Иди тихонько в свое интендантство, мирно служи. И не воруй!!!
Ускоренным уже темпом топая к поезду, я развивал в голове рожденную воспитателем-неудачником мысль:
«…Фронт, передовая… А простому русскому солдатику – чем там заниматься? Подшивать гимнастерку ношеную да старую обувь шилом починять… С чем в бой идти? Вы бы с душой к нему подошли, с понятием… – Пробегая вдоль вагонов, я лихорадочно выискивал знакомые лица. – …Театр бы привезли на передовую, концерт какой дали… Где вагон Мищенко-то?..»
Паровоз позади дал последний гудок, и послышалось шипение. Трогают!
– Ваше благородие, там! – дышащий в спину Стас Михайлов указал на последнюю в составе теплушку. И точно – знакомый подпоручик-адъютант уже махал мне рукой.
Когда я, подтягиваясь, уже вскакивал в едущий вагон, мозг непроизвольно выдал знакомые до боли строки:
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступа-ает!..
Перестук колес под полом. Темнота солдатского вагона, насквозь пропитанная табачным дымом. Мищенко удивил меня и тут, решив добраться до передовой вместе с пластунами. Пригласив с собою меня…
Разговоров почти не слыхать: казаки вповалку лежат на деревянных настилах в два яруса, стараясь за три часа дороги ухватить последнюю возможность с комфортом отоспаться. Небольшая группа офицеров в углу, тесно обступив генерала, о чем-то перешептывается вполголоса. Однако все мое внимание приковано к подтянутому человеку примерно моих лет. Николаевские усы с бородкой, проницательный взгляд… Крайне интеллигентная манера общения, выдающая развитую и умную личность.
Когда, забравшись в вагон, я привык наконец к сумраку, а недовольство Павла Ивановича опозданием было сведено почти к нулю, тот коротко представил нас:
– Подполковник Деникин, Антон Иванович! Начальник моего штаба.
Не знаю, что отразилось у меня на лице в тот момент… Деникин. Тот самый, которого нас старательно учили ненавидеть в раннем детстве. Как последний оплот царского самодержавия и поганое белогвардейское отродье… Опять все тот же Деникин, представший последним героем и спасителем Отечества уже в девяностые моей юности. И опять этот же самый Деникин, но уже в моем возрасте мыслящем… Противоречивая во многом, спорная и разная, но все же – личность. Оставшаяся в столетиях школьных учебников и по сей день вызывающая дебаты и обсуждения историков.
Не могу отвести взгляда от этого человека, что при тусклом свете керосинки согнулся над походной картой… Знал бы ты, Антон Иванович, какая трагическая судьба сопровождала твою по-настоящему долгую, наполненную великими событиями жизнь! Впрочем… Кто знает? История уже свернула на боковую стрелку. Вопрос лишь в том, новый это путь, либо пресловутый клин Шавгулидзе…
Под уютный перестук колес глаза начинают закрываться. Поудобней прижавшись к шершавой дранке, я клюю носом…
– Господин поручик? – кто-то трогает меня за плечо.
От неожиданности вздрагиваю, спросонья поймав чужую руку за кисть.
– А?!. – открываю глаза.
– Тише, тише… – Мищенко, улыбаясь, высвобождается из захвата. – Впрочем… – На секунду задумывается. – А что делали бы дальше? Будь я врагом? – Вновь протягивает руку.
Не, ну ты совсем обалдел, Пал Ваныч? Хотя… Показать разве? Или не стоит?