Гитлер. Неотвратимость судьбы

На этом этапе Сталин своего добился. У него были прекрасные отношения с Гитлером, он получил Эстонию, Латвию, Литву и уже очень скоро присоединил к ним Бессарабию и Северную Буковину. Лондон и Париж сумели сохранить хорошую мину при плохой игре. Несмотря на столь печальное для них начало, они все еще надеялись, что им удастся стравить Германию с Советским Союзом. Что же касается Сталина, то он и на этот раз перевернул все с ног на голову, и выступивший 31 октября на сессии Верховного Совета Молотов заявил: «За последние несколько месяцев такие понятия, как «агрессор», «агрессия» получили новое конкретное содержание… Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Идеологию нельзя уничтожить силой. Потому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом «борьбы за демократию»… мы всегда были такого мнения, что сильная Германия является прочным условием прочного мира в Европе». А чтобы сделать Германию еще сильнее, Коминтерн приказал компартиям начать кампанию против войны и всячески разоблачать происки Англии. Широким потоком в Германию из Советского Союза хлынули хлеб, нефть, хлопок, сырье, лес и многие другие товары. Немцы получили в свое распоряжение Северный морской путь и возможность ремонтировать свои суда в советских портах. К великой радости его творцов, советско-германское сотрудничество шло полным ходом…

На следующий день после подписания пересмотренного соглашения о разделе Польши в Москве было опубликовано общее коммюнике. «После определенного урегулирования проблем, — сообщали в нем Риббентроп и Молотов, — связанных с крахом польского государства… в подлинных интересах всех народов положить конец состоянию войны между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой».

Эта идея была подхвачена германскими радио и прессой, и уже очень скоро немецкий народ был убежден, что нет большего сторонника мира и противника войны с западными странами, нежели его фюрер, что тот и подтвердил в своем выступлении 6 октября 1939 года. Воздав должное силе немецкого оружия и заявив об освобождении от версальских оков, лучшим подтверждением чего служили возвращенные территории, Гитлер заявил:

— У Германии нет дальнейших претензий к Франции, и никогда такие претензии не будут выдвигаться… Не меньше усилий я затрачивал на установление англо-германской дружбы… Зачем эта война на Западе? За восстановление Польши? Польша Версальского договора никогда больше не поднимется. Это гарантируется двумя самыми большими государствами в мире…

Что же касается России, то фюрер отметил в своем выступлении наметившееся улучшение отношений, чему и стал доказательством подписанный с Советами договор о дружбе и границе. По словам Гитлера, Германия и СССР сумели сделать то, что оказалось не под силу Лиге Наций: четко определить сферу своих интересов и устранить проблему, которая могла привести к европейскому конфликту. Касаясь Центральной Европы, Гитлер заметил, что не следует допускать по этому давно уже решенному для него вопросу никакой «критики, осуждения или отрицания моих действий с высоты международного высокомерия». В свою очередь это не исключало того, что безопасность и мир в Европе должны обсуждаться на международной конференции.

— Если все эти проблемы должны быть рано или поздно решены, — вещал Гитлер, — то было бы разумнее заняться их решением прежде, чем посылать миллионы людей на ненужную смерть… Продолжение настоящего положения дел на Западе немыслимо. Каждый день вскоре будет обходиться увеличивающимися жертвами. Однажды снова возникнет граница между Германией и Францией, но вместо цветущих городов там будут руины и бесконечные кладбища… Если, однако, возобладают мнения господ Черчилля и его последователей, то это мое последнее заявление. Тогда мы будем сражаться, и второго ноября 1918 года в германской истории не будет…

Понятно, что Геббельс постарался преподнести речь Гитлера в лучшем виде, и получилось так, что во всем мире не было другого такого человека, который бы так пекся о его сохранении, как Гитлер. При этом как-то забывалось, что в речи фюрера не прозвучало ни одного, как это теперь принято говорить, конструктивного предложения. Единственное, что не подлежало сомнению, так это правомерность германских завоеваний.

Предложение о созыве мирной конференции вызвало у политиков многих стран изумление. Многие историки так толком и не могут объяснить, что это было на самом деле: искреннее желание сохранить и упрочить мир или все тот же блеф, к которому Гитлер постепенно приучил знавших его людей.