Гитлер. Неотвратимость судьбы

Литвинов продолжил свои усилия по созданию системы коллективной безопасности и стремился к заключению соглашения с западными странами, что вызывало недовольство Гитлера; к тому же советский министр иностранных дел был евреем. А Сталин знал об отношении фюрера к сынам Израиля. 3 мая 1939 года он заменил Литвинова на Молотова. Он снимал не просто министра, но лидера прозападного направления в советской внешней политике и ярого противника какого бы то ни было сближения с Германией. Сталин не желал волновать и без того постоянно находившегося в нервном возбуждении фюрера. Как знать, не дошла ли до Сталина брошенная Гитлером одному из своих торопивших его с заключением соглашения со Сталиным политиков фраза, в которой он высказал приблизительно следующее: «Вы хотите ехать на переговоры в Москву? Поезжайте, я не возражаю! Но советую запомнить: пока там сидят жидовствующие бюрократы, вам там делать нечего!»

Меняя Литвинова на Молотова, Сталин не только убирал «жидовствующего бюрократа», но как бы предупреждал не шедший на сближение Запад и в очередной раз протягивал руку фюреру. Как иначе расценивать заявление поверенного в делах Астахова, которое тот сделал известному немецкому дипломату Ю. Шнурре. «Литвинов, — без обиняков сказал он, — отправлен в отставку из-за своей политики, направленной на альянс с Западом, и нет никаких сомнений: эта отставка может привести к совершенно новой ситуации в отношениях Москвы и Берлина».

Что же касается новоиспеченного министра иностранных дел Молотова, то он вообще ни с кем никаких переговоров не вел, и даже самому неискушенному политику было ясно: никакой он не проводник внешней политики СССР, а всего-навсего передаточное звено между Сталиным и всем остальным миром.

В Германии отнеслись и к отставке, и к перспективам с пониманием и словно по мановению волшебной палочки прекратили нападки на «большевизм». А заодно сообщили через свои газеты Москве, что то самое жизненное пространство на Востоке, о котором так часто упоминал фюрер, заканчивается… на границах Советского Союза.

* * *

В мае 1939 года Гитлер вызвал к себе в Берхтесгаден министра иностранных дел Риббентропа и советника посольства в Москве Густава Хильгера. На встрече присутствовали начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-полковник Кейтель, заведующий Восточным отделом экономического управления министерства иностранных дел Карл Шнурре и связной Гитлера с Риббентропом Вальтер Хавель.

Гитлер сразу же попросил объяснить ему причины отставки Литвинова. Хильгер объяснил, что Литвинов стремился к альянсу с Англией и Францией, в то время как сам Сталин считал, что Запад намерен заставить Советский Союз в случае войны таскать для него каштаны из огня. Гитлер кивнул и задал следующий вопрос: верит ли он сам в то, что при известных обстоятельствах Сталин пойдет на сближение с Германией. На что тот ответил, что, судя по тому, что говорил Сталин на последнем партийном съезде, у его страны нет никаких причин конфликтовать с Германией. Но самое интересное заключалось в том, что ни Гитлер, ни Риббентроп не имели никакого представления о выступлении красного вождя, и фюрер попросил зачитать ему это место.

Внимательно выслушав советника, Гитлер попросил его рассказать, «как в общем и целом обстоят дела в России». «Затем,— вспоминал Хильгер, — я начал с констатации, что хотя большевизм и представляет для всего мира огромную опасность, но, на мой взгляд, его сдерживают твердая позиция и разумные экономические и политические соглашения. Я подчеркнул неоспоримые успехи индустриализации в СССР и растущую силу советского режима, а также указал на то, что огромные чистки 1936-1938 гг., жертвами которых пали до 80% высших военачальников Красной Армии, хотя и значительно ослабили военную мощь Советского Союза, но отнюдь не уничтожили ее. Я обрисовал смысл и значение той борьбы за власть, которая шла между Сталиным и оппозиционными течениями, и рассказал, какой идеологический балласт Сталин выбросил за борт, когда ему стало ясно, что на базе одной лишь коммунистической доктрины здорового и способного противостоять всем государственного организма не создать. Имея в виду усилия Сталина заменить революционный энтузиазм новым советским патриотизмом, я упомянул об оживлении возвеличивания национальных героев, старых русских традиций, о недавних мерах по поощрению семейной жизни, о введении вновь строгой дисциплины в армии, на промышленных предприятиях и в школах, а также о борьбе с экспериментами в области театра, музыки и изобразительных искусств».

Однако Гитлер и на этот раз не произнес ни слова и, как потом стало известно, заметил Риббентропу, что Хильгер стал жертвой советской пропаганды. «Если это так, — добавил он, — то представление о царящих в России условиях никакой ценности для меня не имеет. Если же он прав, я не должен терять времени, чтобы не допустить дальнейшей консолидации Советского Союза».