Гитлер. Неотвратимость судьбы

Однако Гитлер посчитал, что дело движется недостаточно быстро, и 20 августа 1939 года сам обратился к Сталину. В своей телеграмме он устранил все сомнения относительно протокола и просил принять его министра 23 августа.

Ответ фюреру был готов через два часа. «Я благодарю Вас за письмо, — писал Сталин. — Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами. Народам наших стран нужны мирные отношения друг с другом».

Получив долгожданный ответ, Гитлер радостно воскликнул: «Ну, теперь весь мир у меня в кармане!» К изумлению присутствовавшего при этой сцене Хевеля, он подбежал к стене и в каком-то исступлении стал колотить по ней кулаками.

23 августа германская делегация прибыла в Москву, и в ночь на 24 августа договор был подписан. А затем случилось неожиданное, во всяком случае, для Риббентропа. Сталин поднял тост за Гитлера. «Я знаю, — сказал он, — как сильно германская нация любит своего Вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье». Этим тостом он как бы отказывался от всего того, что было сказано в СССР в отношении Гитлера, когда в стране велась активная антигитлеровская кампания, и в то же время признавал Гитлера вождем германской нации. При этом Сталин не забыл и о своей стране и, как вспоминал потом Риббентроп, «уже в первой части переговоров заявил, что желает установления определенных сфер интересов». Что и было сделано в секретном протоколе к договору о ненападении.

* * *

Надо полагать, что идею уже по сути дела четвертого раздела Польши Сталин принял с особой радостью. Создание сильной Польши не могло не встревожить его. Варшава не скрывала откровенного желания заполучить не только Померанию и Данциг, но и Украину с Белоруссией, которую ей пришлось уступить России в 1920 году.

После того как к власти в Польше пришел маршал Пилсудский, она стала быстро превращаться в значительной степени милитаризованную и задиристую страну; ее всячески поддерживала Франция. Что до раздела Польши вместе с Германией… то ничего удивительного: они давно уже шли к этому — с той самой поры, как сама Германия начала всерьез опасаться своего воинственно настроенного соседа. И многие немецкие партийные и военные деятели считали совместную борьбу против Польши чем-то само собой разумеющимся, и Советский Союз постоянно оказывал давление на Варшаву. Особенно в тех случаях, когда поляки пытались затронуть немецкие интересы в районе Данцига.

Можно вспомнить и тот план по разгрому Польши, который Тухачевский разработал еще в 1932 году. Более того, в этом во всех отношениях примечательном плане была и такая запись, сделанная рукой маршала: «В настоящей записке я не касался ни Румынии, ни Латвии. Между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии».

А совместная игра летом 1933 года германского Генерального штаба в связке с Советским Союзом? Воевали-то они (правда, только на картах) все с той же Польшей!

Однако Гитлер не спешил. Для превращения Германии в мощное государство ему нужны были время и попустительство западных стран. Но он и не думал скрывать, что сближение с Польшей имело лишь сиюминутную выгоду, и при изменении конъюнктуры он мог «в любой момент найти общий язык с Советской Россией».

Что же касается Польши, с которой фюрер заключил договор о ненападении, то чуть ли не на следующий день он заявил: «Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время!»

Почему Сталин не напал на начинавшую все выше поднимать голову Польшу и не поступил с ней точно так же, как спустя шесть лет Гитлер поступил с Австрией и Чехословакией? Найти подходящий предлог такому мастеру интриг не составило бы труда. Причин могло быть несколько, но главная заключалась в том, что немецкая армия была еще плохо вооружена и малочисленна для того, чтобы вести крупномасштабную войну. И Сталину не очень-то хотелось сначала «брать» Варшаву своими силами, а потом отбиваться от заступившихся за нее Англии и Франции. К тому же, надо полагать, у не забывшего лето 1920 года Сталина (как и у Тухачевского) был свой счет к Польше, из-за которой ему пришлось тогда выслушать столько неприятных слов. Если так, то он ждал этого момента целых двадцать лет.

* * *