Гёте. Жизнь как произведение искусства

Мефистофель в двух словах излагает суть своей антропологии. Человек наделен «божьей искрой», которую зовут «разумом». Этого разума слишком мало, чтобы быть действительно разумным, и слишком много, чтобы жить в гармонии со своей животной сущностью. Стало быть, в конструкции animal rationale изначально присутствует ошибка. Анималистическое и разумное мешают друг другу. Аргументация Мефистофеля напоминает скептицизм современной антропологии, представители которой называют человека существом «эксцентрическим», или «недостаточным», или даже «тупиковой веткой эволюции», так как в нем животные инстинкты и разум не уравновешены, что приводит к известным всем последствиям: страху смерти, саморазрушению, разрушению окружающей среды, агрессии. «Нет, нет, понаблюдаем этих бестий, // Покамест распояшется народ», – останавливает Мефистофель Фауста, когда тот собирается поспешно уйти из винного погреба. И люди, и целые культуры могут утратить человеческий облик и, если снова говорить словами Мефистофеля, жить «скот скотом». Эту же идею высказывал и Фридрих Шиллер, и вполне возможно, что именно он вдохновил Гёте на ее поэтическую обработку.

Итак, Мефистофель обнаруживает ошибку в хрупком и небезопасном устройстве человека и обещает ее исправить: на примере Фауста он готов избавить человека от извечного противостояния между небом и землей, между духом и материей и окончательно вернуть человека на землю. Он хочет доказать, что жизнь человека станет лучше, если его не будет сбивать с толку «божья искра» и он сможет без угрызений совести наслаждаться тем, что дарует ему земля. Вот как Мефистофель описывает болезнь, от которой он намеревается излечить Фауста:

Он рвется в бой, и любит брать преграды,
И видит цель, манящую вдали,
И требует у неба звезд в награду
И лучших наслаждений у земли,
И век ему с душой не будет сладу,
К чему бы поиски ни привели[1682].

Как назвать того, чьи стремления выходят за пределы физического окружения, в котором он живет? Правильнее всего – метафизиком.

Здесь, однако, сразу же нужно предотвратить возможные недоразумения. Фауст не является метафизиком в значении метафизических идей схоластов. В первом монологе, начинающемся со слов «Я богословьем овладел…», он предстает человеком, которого философские и богословские ответы не просто не удовлетворяют, но более того – вызывают отвращение. И все же в своем вопрошании («Природа <…> // О, как мне руки протянуть // К тебе, как пасть к тебе на грудь, // Прильнуть к твоим ключам бездонным!»[1683]) и в своем стремлении, выходящем за пределы чисто физических наслаждений, он остается метафизиком. Он хочет понять, какое начало лежит в основе мира, и одновременно хочет, чтобы понятое захватило, увлекло его. Желание понять и быть захваченным духом целого – вот что делает Фауста метафизиком. И именно таким он предстает в разговоре между богом и дьяволом в «Прологе на небе», где заключается одно из двух знаменитых пари: пари между Мефистофелем и Господом. Следующее пари Мефистофель заключает уже с Фаустом.

Суть первого пари, предложенного Мефистофелем, можно сформулировать так: Мефистофель утверждает, что и такого непоколебимого метафизика, как Фауст, он сможет превратить в одномерное существо: «Вы торжество мое поймете, // Когда он, ползая в помете, // Жрать будет прах от башмака…»[1684] На примере Фауста Мефистофель намеревается показать, что, избавив человека от метафизических бредней и сделав его трезвым реалистом, он оказывает ему неоценимую услугу. Лучше твердо стоять на земле, чем находиться в подвешенном состоянии между небом и землей. Господь, со своей стороны, хочет доказать, что в конечном итоге никому не удастся низвести Фауста в бездну и погасить в нем искру божью: «Чутьем, по собственной охоте // Он вырвется из тупика»[1685].

Этот спор представляет собой инверсию рамочной притчи об Иове, на которую Гёте намекает в «Прологе». В обоих случаях бог и сатана заключают пари. В истории Иова сатана хочет доказать, что он способен разрушить веру Иова в бога, наслав на него страшные несчастья. В истории Фауста Мефистофель, наоборот, хочет доказать, что он может отвратить Фауста от бога, дав ему земное счастье. Несчастья у Иова и земное счастье у Фауста должны привести к одному и тому же результату: к отречению от духовного измерения, к предательству трансцендентности.