Гёте. Жизнь как произведение искусства

Гёте рисует сцены будущего, представляя, что еще эпоха модерна может сделать с человеком. Например, она может создать человека в лаборатории. Сцены с Гомункулом – вклад Гёте в философское осмысление антропотехники. В конечном итоге не Фаусту, а его ученику, обладателю многих ученых знаний Вагнеру удается создать в пробирке нечто чудовищное. «Чу! Колокол звонит! От звона // Приходят стены в содроганье»[1694] – этими словами открывается сцена в лаборатории, и Вагнер, дойдя до решающей стадии своих экспериментов, шепотом признается Мефистофелю, что занимается «созданием человека». Первоначально Гёте задумывал сделать экспериментатором самого Фауста, но затем изменил свое решение в пользу Вагнера, однако и Фауст, и Мефистофель должны были находиться в лаборатории и наблюдать за происходящим, а самое главное – опыт должен был удаться. «Химический человечек <…> в мгновение ока разбивает светящуюся реторту и оказывается подвижным, хорошо сложенным коротышкой»[1695]. В окончательной редакции Фауст в этот момент лежит без чувств, и в комнате находится лишь Мефистофель, который не просто наблюдает, но и участвует в происходящем. Главное же отличие от первоначального замысла заключается в том, что Гомункул рождается на свет как бы наполовину – к обычной жизни он непригоден, поэтому так и остается в колбе. Однако в своей любви к существу, его породившему, он – человек. Сделанный искусственно, он хочет, чтобы с ним обращались как с рожденным, хочет, чтобы его любили. Любовь – это условие, без которого невозможно его дальнейшее существование. Поэтому он говорит, обращаясь к Ваг неру: «А, папенька! Я зажил не шутя. // Прижми нежней к груди свое дитя!»[1696] Но это невозможно, их разделяет стеклянная стенка колбы – так жизнь преподносит Гомункулу первый урок:

Вот неизбежная вещей изнанка:
Природному Вселенная тесна,
Искусственному ж замкнутость нужна[1697].

Гомункул остается в колбе – пока искусственное может существовать лишь в искусственной среде, однако этому обитателю летающей колбы позволено сопровождать Фауста и Мефистофеля в их путешествии в Древнюю Грецию в «классическую Вальпургиеву ночь».

Гёте обращается к алхимической мечте о создании человека в тот исторический момент, когда современные ему естественные науки совершают эпохальный скачок: ученым впервые удалось синтезировать мочевину, т. е. получить органическое вещество из неорганического, что дало повод для смелых спекуляций относительно возможности искусственного создания более сложных организмов и в конечном итоге, быть может, даже человека! Так что эпизод с Гомункулом, написанный в 1828 году, отсылает читателя не только к алхимии Парацельса, но и к этим современным опытам. Как заявляет Вагнер:

…природы тайную печать
Нам удалось сознательно сломать
Благодаря пытливости привычной,
И то, что жизнь творила органично,
Мы научились кристаллизовать[1698].

Впрочем, как объяснил Гёте его информант в области химии, профессор Йенского университета Иоганн Вольфганг Дёберайнер, все эти новейшие идеи о создании человека – лишь бесплодные фантазии. Гёте вздохнул с облегчением и поручил эту затею не самому Фаусту, а многоученому, но так и не поумневшему Вагнеру. Тому позволительно высказывать идеи, в которые и сегодня упорно продолжают верить узколобые специалисты:

Нам говорят «безумец» и «фантаст»,
Но, выйдя из зависимости грустной,
С годами мозг мыслителя искусный
Мыслителя искусственно создаст[1699].

Нельзя не заметить иронии Гёте, когда в конце «классической Вальпургиевой ночи» Гомункула снова поглощают стихии. Искусственный человек возвращается в эволюционный котел природы, где ему приходится начинать свое развитие с самого начала. Так сотворенное учится быть рожденным. Колба разбивается, и Гомункул растворяется в «первичном бульоне».

Меняя формы и уклоны,
Пройди созданий ряд законный —
До человека далеко[1700].