Герцог в сияющих доспехах

Очутившись дома, первым делом Рипли подготовил несколько писем: поверенным и прочим заинтересованным лицам, – и отправил слуг доставить по адресам послания, затем отдал себя в руки камердинера, который его тщательно побрил. Надев чистое белье, а сверху накинув халат, вместо того чтобы выйти в столовую, он поужинал в личных покоях, отдав должное восхитительным блюдам, которые наскоро соорудил Шардо. Впервые со времен спартанского детства он не чувствовал голода, но решил проявить практичность: мужчина не может мыслить на пустой желудок, – а ему предстояло многое обдумать и действовать с осторожностью, что было для Рипли внове.

Тем не менее, как бы тщательно ни размышлял и с какой бы осторожностью ни действовал, очень скоро ему предстояло встретиться с тем, кто вообще никогда не делал ничего подобного. Потому, вполне возможно, сей ужин – одна из последних трапез герцога Рипли, а может, и последняя. И, следовательно, надо получить удовольствие от еды: это и разумно, и практично, если в его планы не входило ввергнуть в агонию лучшего в Лондоне повара.

Рипли представил, как за обеденным столом по правую руку сидит Олимпия, перед ними стоят кулинарные шедевры Шардо, и с улыбкой принялся за еду, почти, впрочем, не чувствуя вкуса.

Покончив с ужином, герцог зашел в гардеробную, тщательно оделся к вечернему выходу, выбрал из своей коллекции трость покрепче и покинул особняк.

Слишком поздно лорд Фредерик покинул Кемберли‑плейс, и все из‑за изнурительного допроса леди Энкастер и стойкого отвращения к применению силы к женщине, как бы та его ни провоцировала.

Едва он наконец выехал из ворот поместья, как ему ужасно захотелось вернуться и продолжить спор с хозяйкой. Такая нерешительность – ему совершенно несвойственная, – вероятно, и способствовала тому, что он продолжил путь не торопясь.

Не способствовал увеличению скорости и дождь, который то и дело принимался лупить, промочив его насквозь, пока он доскакал до постоялого двора, где останавливался утром, чтобы привести себя в порядок, а потом уже стучал по крыше кареты, пока та катила в Лондон.

Тем не менее он все‑таки добрался до имения Гонерби, да только напрасно: к тому времени Рипли оттуда уже уехал. Лорду Бекингему только и осталось, что объяснить свой визит желанием убедиться, что леди Олимпия добралась до дому в целости и сохранности. Когда его «порадовали» новостью, он был вынужден сделать вид, будто никаких возражений у него нет и извинения не требуются: ведь не у него же лично Рипли, в конце концов, украл невесту, с улыбкой пояснил он семейству Гонерби.

Лорд Фредерик не видел, как поправить дело: визит к Эшмонту – напрасная трата времени, – а случиться ужасное действительно могло, этот вывод напрашивался сам собой. С другой стороны, то и дело происходят и куда более ужасные вещи. Мужчины, как и сам лорд Фредерик, порой совершали ошибки, которые навеки меняли их жизнь. Леди Энкастер сказала, что он сует нос в чужие дела. Не то чтобы он был полностью с ней согласен, но, несмотря на раздражение и злость, вдруг – на какую‑то минуту – почувствовал, что не хочет бесконечно помогать молодому оболтусу, который решил во что бы то ни стало довести себя до погибели. Вероятно, ему вообще стоит умыть руки. Если бы он тогда не вмешался, племянник уже на следующий день забыл бы о существовании этой леди!

Жаль, она для него была бы идеальная женой, подумал лорд Фредерик, и могла бы его спасти.

Но, может, Эшмонта и не нужно спасать – слишком поздно?

А лорд Фредерик с тем же успехом мог бы остаться в Кемберли‑плейс, предоставив возможность леди Джулии читать ему нотации. Лучше уж она, чем бредни вечно пьяного племянничка. Вне всякого сомнения, смотреть на нее куда приятнее.

Незадолго до полуночи Рипли изловил‑таки Эшмонта в клубе «Крокфорд».

Казалось, миновала вечность с тех пор, как Рипли покинул ранним утром карточный стол, с тех пор, как Эшмонт назначил его опекуном на свадьбе, хотя не прошло и трех дней.

Эшмонт и Блэквуд сидели в зале, где шла игра. И одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Эшмонт уже здорово навеселе, – да вряд ли стоило и надеяться застать его в мало‑мальски приемлемом состоянии.

– Рипли, собака ты этакая! Появился наконец! – Эшмонт вскочил и оттолкнул стул. – Вовремя, разрази тебя гром! А то я успел соскучиться до чертей.

– Ваша светлость, выигрыш ваш, – напомнил крупье.

– Отдайте мои фишки вот им, – жестом указал на игроков Эшмонт. – Пусть попытают удачи!

В самом веселом расположении духа он вышел вслед за Рипли в коридор, а за ними и Блэквуд. Отойдя подальше от игорного зала, чтобы никто их не подслушал, Рипли сказал:

– Я приехал за тобой.

– Ха! Неужели я так ужасно выгляжу? Ну, может, вид и не очень, но все нормально: просто тревожусь, знаешь ли. Надеюсь, леди Олимпия дома, живая и невредимая? Или она все еще у твоей тетки? Дядя Фред тут наделал шуму: мол, я не в том состоянии, чтобы с ней встретиться, то‑се…

Вид у него и правда был ужасный: кожа серая и дряблая, вокруг налитых кровью глаз залегли глубокие тени.