Герцог в сияющих доспехах

– Остынь и подумай своей башкой! Они должны немедленно пожениться, чтобы замять скандал. Их видели вместе, а ты опоздал. Все кончено, так что прими это как данность.

– Ну уж нет! – уперся рогом Эшмонт. – Ничего не кончено!

Скандал замять не получится. Все произошло на глазах у публики, и гордость Эшмонта этого не вынесет. Он хотел убить Рипли, и на то у него есть уважительная причина: мерзавец соблазнил его невесту и сделал из друга посмешище.

Есть лишь один способ исправить ситуацию, чтобы Эшмонт мог ходить с гордо поднятой головой: пистолеты на заре.

– Итак, жду, – сказал Рипли, – но не раньше, чем послезавтра.

И, опираясь на трость, герцог заковылял вверх по улице в сторону Пикадилли, когда у него за спиной Эшмонт заорал:

– Ну что уставился? Убирайся к черту тоже!

Глава 16

На следующий день

На туалетном столике перед герцогом Эшмонтом лежало письмо, на котором дождь оставил мокрые следы.

Пальцы его сжимали ножку бокала, светлые волосы, которые он непрерывно теребил, стояли дыбом. Он читал – в который раз, не помнил: десятый, двадцатый?…

«Ваша светлость!

Это письмо мне следовало написать вам раньше, но я оказалась ужасной трусихой. Не надо было доводить дело до свадьбы: я не могу выйти за вас замуж.

Я очень сожалею, что обошлась с вами столь несправедливо и жестоко. Принять ваше предложение с самого начала было моей ошибкой: мое сердце никогда вам не принадлежало. И второй раз я ошиблась, не разорвав помолвку сразу после того, как сбежала. Не ваша вина, что я не знала собственного сердца, не собиралась отдавать его Рипли, а он вовсе не собирался его похищать, но так случилось, что теперь оно принадлежит ему.

Вы заслуживаете надежную и послушную долгу супругу, которая будет достойна чести, которую вам будет угодно ей оказать. К сожалению, я обладаю слишком упрямым характером, эгоистична и склонна совершать дурные поступки. Умоляю никого не винить в том, что произошло. Рипли пытался быть верным вашей дружбе и умом, и сердцем, старался поступать как должно, но не смог противиться моим несдержанным желаниям. Мне хотелось быть именно с ним, и когда он попытался ускользнуть, я не позволила.

Это теперь так очевидно – жаль, что осознание не пришло раньше, – что я никогда не смогла бы сделать вас счастливым. Жалею, что причинила вам огорчение, однако мне отрадно сознавать, что уберегла вас, хотя, возможно, сейчас вы этого и не понимаете. Я оказала вам услугу, и, зная это, наберусь храбрости – или лучше сказать «дерзости» – просить вас о величайшей милости благословить нас с Рипли. Он по‑прежнему ваш друг и очень к вам привязан: уж мне‑то это известно, – так что, умоляю, не допустите, чтобы моя глупость разрушила старую верную дружбу.

Примите мои заверения в искренности и наилучшие пожелания.

Олимпия»

– Благословить, – пробормотал Эшмонт. – Это же надо: хочет, чтобы я их благословил! Вот кому храбрости не занимать: не уступит любому из нас, – но увы, Олимпия, не могу.

Блэквуд ворвался к нему в комнату как ураган.

– Ты вконец обезумел, что ли? Действительно собрался стреляться с Рипли? Но это ведь леди тебя отвергла. Оставь их в покое и не делай из себя посмешище.

– Кто тебя сюда впустил?

– А мне что, вход воспрещен? Ты и меня записал в список предателей?

Эшмонт отхлебнул из бокала.

– Катись! Не твое дело.

– Я твой друг, олух ты этакий.