Герцог в сияющих доспехах

– Пусть все катятся в пекло! – воскликнул Эшмонт. – И к черту дождь! Давай сюда письмо.

Да, разумеется. Именно сейчас.

– Именно сейчас? Ты собираешься читать письмо леди Олимпии в темноте, на виду у этих идиотов, что пялятся на нас из окон и строят догадки одна нелепее другой?

– Может, уйдем хотя бы под крышу? – предложил Блэквуд. – А еще лучше туда, где можно промочить горло. Ты же не станешь читать любовное письмо прямо на улице, правда?

С Эшмонта станется.

Рипли, похоже, был не в своем уме, когда обещал Олимпии передать письмо Эшмонту. Разве он способен прочесть ее послание, находясь в здравом состоянии рассудка или хотя бы без свидетелей, как поступил бы любой здравомыслящий?

– Ищи кеб, если боишься растаять от пары капель дождя, – посоветовал Эшмонт. – А я пока прочитаю письмо.

Разумеется, как же иначе: оживленная улица, дождь, множество любопытных глаз и ушей, – потому что таким уж он был, этот Эшмонт: непредсказуемым как вулкан, всегда на взводе, готовый учудить.

– Дело не в дожде, – объяснил Рипли. – Я хочу убраться с улицы, подальше от шума и суеты, куда‑нибудь, где не буду выступать в роли клоуна на арене.

– Нельзя ли поскорее убраться с чертова дождя? – не выдержал Блэквуд.

– Вот и убирайтесь оба! – заявил Эшмонт. – Садитесь в кеб и валите, только оставьте это треклятое письмо!

– Господи, Рипли, да отдай же ты ему наконец!

Тот извлек письмо Олимпии из кармана сюртука и протянул приятелю. Эшмонт взял конверт и пошел к ближайшему уличному фонарю, достал листок и, щурясь, стал читать. Капли дождя падали на бумагу, строчки расплывались в чернильные кляксы.

Впрочем, их было не много – по меркам Олимпии, конечно.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Эшмонт поднял голову и посмотрел на приятеля.

– Это что, шутка?

– Я не читал письмо, – ответил Рипли.

– Но знаешь, что в нем, – напряженным голосом проговорил Эшмонт. – Ты отлично все знаешь, черт тебя подери!

– Я знаю, что ей было не до шуток, напротив: она была очень расстроена, когда это писала.

– Расстроена? В самом деле? Вот как ты это называешь? И тебе достало наглости смотреть мне в лицо, улыбаться, рассказывать сказки, зная, что…

– Я хотел увезти тебя с чертовой улицы Сент‑Джеймс!

– Какого черта? – вмешался Блэквуд и, выхватив у Эшмонта письмо, стал читать. – Боже милостивый! Рипли!

– Ты негодяй, скотина, предатель, которому место в сточной канаве! А я‑то тебе доверял! – завопил Эшмонт и бросился на Рипли, опрокинув на каменную ограду перед клубом «Крокфорд».

Рипли, позабыв про больную ногу, вскочил и бросился на Эшмонта. Из дверей клуба выбежали любопытные. Осыпая приятеля ругательствами, Эшмонт попытался схватить его за горло, но Рипли перехватил его руку и наверняка повалил бы на землю, не вмешайся Блэквуд: схватил Эшмонта за шиворот и оттащил подальше.

– Не здесь же, чума на вас обоих!

Нет, здесь и сейчас: не осталось ничего, кроме ярости. Рипли едва сдержался, чтобы не вырвать Эшмонта из объятий Блэквуда и колотить по тупой физиономии кулаками до тех пор, пока не лишится чувств.

– Сойдет и здесь! – рявкнул Эшмонт. – Здесь, на улице, где все увидят, что за скотскую рожу, мошенника и трусливую змею я называл своим другом!

– Скотскую рожу! А кто напился до такого состояния, что не мог уследить за собственной…

– Не здесь, придурки! – прошипел Блэквуд. – Хотите, чтобы ее имя облили грязью вместе с вашими?

Этот довод их убедил, хотя и с трудом. Рипли заставил себя разжать кулаки. Эшмонт покачал головой и процедил сквозь зубы:

– Нет, не здесь, но ты знаешь, где и когда: на рассвете. Пистолеты на двоих и завтрак на одного, Рипли! Итак, завтра на рассвете. Пустошь в Патни.

– Нет, ну зачем? – воскликнул Блэквуд. – Возьми себя в руки. Рипли не святой: как и ни один из нас, – и ты поступил бы так же.

– С другом? – взревел Эшмонт.

Друг? Нет! Все кончено! Умерло! Что сделано, того не изменить. Прозвучали слова, после которых нельзя сделать ни шагу назад: «мошенник», «трус». Слова и дела перемешались в безумной, всепоглощающей ярости, которая ослепляла и лишала разума. И здесь, где‑то в смертельном водовороте, Олимпия… ее лицо, когда Рипли уходил. И где‑то на задворках затуманенного гневом сознания билась мысль, что он действительно виноват: соблазнил девушку, на которой хотел жениться друг.

Лишь одним способом можно уладить это дело, понял Рипли, только одним, причем роковым… Олимпия не поймет, ей не дано: женщина.

«Прости, меня, милая…»

– Будешь моим секундантом, – сказал Блэквуду Эшмонт.

– Черта с два! Я женат на его сестре, не забыл? Алиса узнает и оторвет мне голову. Придумай другой способ уладить дело. Я отказываюсь стоять там и смотреть, как вы убиваете друг друга.

– Тогда убирайся к черту! – заявил Эшмонт. – Я пришлю к тебе кого‑нибудь, Рипли!

– Не сомневаюсь, – ответил тот. – Только не завтра: я женюсь.

Эшмонт дернул головой как от удара – Рипли, собственно, и собирался ему врезать невзирая ни на что, потому что приятель оказался полным идиотом и неудачником и прямо‑таки напрашивался на хорошую взбучку.

Эшмонт бросился было на Рипли, но Блэквуд оттащил его назад.