Генерал Ермолов

   — Экая ж тварь! Хитрая, ловкая! А тебе спасибо, братишка! Хоть рожа и разбита, зато башка цела... Промазал! Экий ты криворукий! Одно слово — порченый!

   — Не стоит благодарности... — рассеянно ответил Фёдор.

* * *

К своим вышли поздним вечером. Войско расположилось бивуаком на окраине крошечного аула — полдюжины домишек, сгрудившихся вокруг древней полуразрушенной башни. В селении было так же пусто, как в прочих аулах, через которые им довелось пройти.

Генерал расположился на ночлег в одном из пустующих домов. Там всё осталось на своих местах: и ковры, и утварь. Не хватало лишь оружия — обычного украшения чеченского жилища. Покидая селение, жители унесли с собой клинки и ружья, угнали скот.

   — Пустынно в горах, — докладывал Петруха Мадатову. — Зверь непуганый бродит. Куда-то вся нечисть запропала. Аулы пусты.

Офицеры собрались вокруг стола: Износков, Переверзев, Силаев. Филька суетливо расставлял на нечистой скатерти наскоро приготовленную еду.

Есаул Вовка Кречетов, командир второй казачьей сотни, тоже был здесь. Фёдор давно знал Кречетова. В том страшном деле, в устье Ханкальского ущелья, Вовка был с его, Фёдора, старшими братьями. Это он в похоронной телеге доставил мёртвое тело Ильи на их двор. Это он, обнажив буйные вороные кудри, сообщил отцу и матери о том, как в страшной битве пали оба их старших сына. Это он поведал о том, как старшего из братьев, Василия, сначала изрубили шашками, а затем мёртвую голову его свирепые лезгины вздели на пику, словно знамя. Это на него мать излила тогда первое, яростное отчаяние.

   — Все к Грозной подались, — сказал Вовка. Он топтался на пороге сакли, загораживая огромным телом дверной проём, звенел шпорами, крутил заскорузлыми пальцами пышные, седеющие усы.

   — Что, если нам разделиться, Валериан Григорьевич? — предложил майор Износков, нестарый ещё, но седой как лунь, человек. Про него говорили в войске, будто более года провёл он в чеченском плену, в яме. Сумел бежать, подобно Фёдору, долго блуждал по горам. Голодал и прятался до тех пор, пока не посчастливилось встретить своих.

   — Оставим пехоту и пушки с обозом, — продолжал Износков. — А сами поскачем к Сунже. Полтора дня — и мы на месте.

   — На уставших конях, без провианта и боезапаса! — добавил ехидно Переверзев.

   — Мы идём к русской крепости, к штабу командующего... — не сдавался Износков.

   — В горах пусто, Андрей Михайлович! — негодовал капитан Переверзев. — Всё мерзавцы округи собрались под стенами Грозной.

Мадатов, против обыкновения немногословный, слушал офицеров, покуривая маленькую трубочку.

Совет закончили за полночь, а ранним утром войско снялось с бивуака и отправилось дальше скорым маршем.

В селении Казбеги сделали короткую остановку и, едва успев перекрестить лбы, помчались дальше. Белоголовый властелин Кавказа равнодушно взирал на кровавую суету у своих ног, время от времени прикрывая суровый лик завесами туманов. Генерал торопил войско:

   — Марш-марш! Не лениться, ребятушки! Впереди нас ждёт большое дело, — кричал он с высоты седла. — А ты, княжна, зачем под ногами путаешься? Ступай к интендантской роте. Твоё место там!

Сюйду взирала на генерала холодно, но приказы выполняла беспрекословно. Её посадили на коня казнённого Йовты. Собственная лошадка княжны погибла в жестокой заварухе, в Кетриси. Ёртен скалился, злобно косил в сторону генеральского Дурмана лиловым глазом. Но отважная княжна сумела поладить со свирепым зверем, и Ёртен повиновался. Конь бережно нёс хрупкую наездницу по узким горным дорогам, по-над пропастями, под ярким солнцем и через густой туман. Сюйду, в изумрудного цвета чухе, выложенной золотой тесьмой, в жёлтых козловых сапожках, подобно сказочной жар-птице, порхала над рядами пропылённых воинов. Ни слова не знающая по-русски, она ни разу не выдала скуки или тоски. Единственным человеком в войске, который мог говорить с ней на родном языке, кроме Фёдора Туроверова, был Валериан Григорьевич Мадатов. Она наладилась величать генерала по-домашнему, по-дружески — Рустэм. Но генералу часто бывало не до неё. Отважный боец не любил, когда женщины находились при войске. И княжне доводилось испытывать на себе и тяжесть его нрава, и отвычку от общения со слабым полом. Бывало, смертельная усталость заставляла Сюйду заснуть в седле. Тогда она склоняла головку к рыжей гриве, и Ёртен умерял шаг, ступал плавно, нёс княжну подобно ладье, плывущей по спокойным водам лесного озера.

Огромный конь генерала, не знающий усталости бурый исполин, крушил тяжёлыми подковами мелкие камушки дороги. Он шёл во главе войска по узкой дороге, извивавшейся но горным теснинам. Справа — грохочущий бурный Терек, слева — поросший редким кустарником каменистый склон горы или отвесный обрыв, усыпанный редкими островками камнеломки.

Дорога часто делала крутые повороты, открывая перед взорами путников причудливые, живописные виды, отвлекая от усталости, заставляя забывать о ранах и утратах.