Генерал Ермолов

   — Я и один бы справился... — буркнул Фёдор себе под нос, покидая горницу.

   — Я тож не шибко доволен, — охрызнулся Алёшка. — В полку говорят, будто тронулся ты умом, будто одурманила тебя чеченская колдунья.

Алёшка внимательно смотрел на Фёдора пронзительно-синими глазами.

   — Уйдём затемно, — ответил Фёдор раздражённо. — Ты, Алексей, черкеску белую для свидания с девками прибереги. Надень в разведку чего попроще да погрязнее. Сам знаешь, по нашей лесной да походной жизни чем нарядней, тем заметней. Да коню своему копыта чем ни есть обмотай. Уж больно звонкие у тебя подковы — за версту слыхать.

ЧАСТЬ 8

«....Господи, Боже мой, удостой

чтобы я вносил любовь, где ненависть ...»

Слова молитвы

Они шли знакомыми тронами, оставляя в стороне проезжие дороги и населённые места. Израсходовав все припасы, завернули в Малгобек, препоганый городишко как раз на середине пути между Лорсом и Грозной. Грязные улицы, в потоках нечистот, унылые, крытые прелой соломой домишки, разноплеменное население. Наполнив перемётные сумы необходимой снедью, тронулись дальше. Даже единый раз ночевать в Малгобеке не хотелось — один постоялый двор на всё селение, да и тот грязный да завшивленный.

Через неделю после выхода из Лорса, в середине сентября 1817 года Фёдор Туроверов и знаменосец второй сотни Терского казачьего войска Алёшка Супрунов вышли на опушку леса. Вдали за невидимой глазу рекой возвышались бастионы Грозной крепости. Возле опушки пернатые падальщики торопливо доклёвывали труп павшей лошади.

   — Поле! — прошептал Фёдор, не веря собственным глазам.

   — Ну да! — Алёшка подбоченился в седле. — Поле. А почём б ему не быть, полю-то? Поле как поле!

   — Ты, Алёшка, всё древко знаменное в руках таскаешь. Это, конечно, дело почётное. Да только от заботы такой стал ты тож деревянный и всё-то тебе в мире одинаковым кажется. Три месяца минуло, как я Грозную покинул. Уходил лесом, по просеке. Оставил бивак лесной: землянки, груды брёвен да кучи камней. А теперь, сам видишь: на месте этом чистое поле расстилается, крепость, бастионы, пушки...

   — Да, Федя! Долгонько ты с басурманами по горам куролесил. Раньше-то, я припоминаю, молчалив был, а ныне трандишь без умолку!

   — Чтой-то там в поле, Леха, а? Кибитки? Телеги?

Алексей присмотрелся.

   — То табор цыганский, что же ещё? Смотри: повозки вкруг поставили, костры жгут. Разве подойти поближе и посмотреть?

В недальней дали, там, где между увалами пряталась мутная Сунжа, на усеянном свежими пеньками и останками поваленных дерев поле стоял лагерем отряд не отряд, табор не табор. Фёдор присмотрелся. Между окованными железом ящиками и тентами кибиток сновали люди верховые и пешие, над ними стелились дымки костров.

   — Не стоит, — отрезал Фёдор.

   — А я думаю: нечего бояться! Домчимся, глянем ближе, что к чему, и назад, — размечтался Алексей. — Там цыганки в цветастых шалях, музыка...

В этот момент с крепостной стены порхнул легчайший дымок, блеснуло белое пламя, грохот пушечного взрыва отразился эхом от стены деревьев за их спинами. Со стороны «табора» послышался леденящий душу свист, крики людей, конское ржание. Соколик под Фёдором заволновался.

   — Трусишь? — переспросил Алёшка.

   — По «табору» из крепости бьют шрапнелью, братишка... — пробормотал Фёдор. Он разглядел наконец среди ящиков и кибиток орудийный лафет и второй, и третий!

   — Что будем делать? — спросил Алёшка.

   — Ждать пока... — ответил Фёдор. — Бежать обратно навстречу его сиятельству? Какой в том смысл, ежели через пару дней они сами будут здесь? Я мыслю: обождать нам надо, Алёха. Заодно посмотреть что к чему. Эх, сюда бы подзорную трубу Алексея Петровича!

   — Не надо трубы, — пробормотал Алёшка. — Я сам, как смеркнется, схожу к «табору». Посмотрю поближе что да как. К утру вернусь. А ты жди-пожди, а коли чего — беги к его сиятельству.

На том и порешили.

Соколик, Пересвет и Фёдор провели беспокойную ночь. Они расположились на пригорке, в густых зарослях орешника, на границе леса и поля. Отсюда в светлое время суток и крепость и вражеский стан были как на ладони. Пересвет и Соколик дремали, низко склонив головы к полупустым мешкам с овсом. От Фёдора сон бежал. Казак то и дело просыпался, присматривался к коням, прислушивался к звукам вражеского лагеря. Там, не скрываясь, жгли костры, слышались звуки барабана и флейты. Бивуачные огни то потухали, то разгорались вновь в других местах. Время от времени порывы слабого ветерка доносили до Фёдора многоголосое пение. Бастионы Грозной, едва различимые во мраке, скудно освещались кострами.

Алёшка явился на рассвете, когда Фёдора сморил беспокойный сон.

   — Жрать хочу — сил нет, — объявил знаменосец Гребенского полка Терского казачьего войска.

   — Еды нет, — мрачно заметил Фёдор. — В этих краях огонь за версту видать, а голоса за две слыхать, а ты орёшь как оглашённый!