Где апельсины зреют

Внизъ по канатной желзной дорог Ивановы и Конуринъ спустились безъ особенныхъ приключеній, хотя спускъ вообще хуже дйствуетъ на нервы, чмъ подъемъ. Въ вагон Глафира Семеновна сидла зажмурившись и шептала молитвы. Николай Ивановичъ сидлъ напротивъ ея и бормоталъ:

— Закрпи духъ, закрпи духъ, душечка, и вообрази, что ты на Крестовскомъ съ горъ катаешься. Вдь точь въ точь, какъ съ ледяной горы…

Онъ нсколько разъ порывался взять ее за руку, но она всякій разъ вырывала свою руку и ударяла его по рукамъ.

Когда вагонъ спустился и вс вышли на платформу, Конуринъ даже подпрыгнулъ отъ радости и воскликнулъ:

— Живъ, живъ, курилка! Теперь ужъ въ полной безопасности! Ура!

— Чего вы орете-то! набросилась на него Глафира Семеновна. — Словно полоумный.

— Да какъ же, матушка, не радоваться-то! Изъ хорошей жизни, отъ своихъ собственныхъ капиталовъ дуракъ-купецъ взбирался въ поднебесье къ огненному жупелу и живъ остался, ни одного сустава не поломалъ. Эхъ, кабы теперь хорошенько супруг моей икнулось! Мадамъ Конурина! Чувствуешь-ли ты тамъ въ город Санктъ-Петербург, что твой Иванъ Кондратьичъ Забалканское пространство благополучно миновалъ!

— Апенинскія тутъ горы, а не Забалканскія. Какой еще такой Забалканъ въ Италіи выдумали!

— Ну, Опьянинскія, такъ Опьянинскія, мн все равно.

Отъ радости онъ бормоталъ безъ умолка.

— Въ память онаго происшествія при благополучномъ спусканіи съ этихъ самыхъ Опьянинскихъ горъ, надо будетъ непремнно жен какой-нибудь подарокъ купить. Чмъ здшнее мсто славится? обратился онъ къ Глафир Семеновн.

— Коралами, черепаховыми издліями, камеями. Всего этого и мн себ надо купить.

— Все это дрянь. Ну, что такое черепаховая чесалка! У меня по случаю спасенія отъ Везувія на подарокъ жен ото франковъ ассигновка съ текущаго счета изъ-за голенища.

Конуринъ хлопнулъ себя по сапогу.

— Хорошую камею даже и за сто франковъ въ золотой оправ не купите, отвчала Глафира Семеновна.

— А что это за камея такая?

— Медальонъ съ головкой, вырзанный изъ перламутра. Ихъ въ брошкахъ и въ браслетахъ носятъ. Марья Дементьевна Палубова… знаете, хлбники такіе на Калашниковской пристани есть? Такъ вотъ эта самая Марья Дементьевна была въ прошломъ году съ мужемъ въ Италіи и роскошнйшую брошку съ камеей за полтораста франковъ себ купила. Преизящная вещица.

— Полтораста франковъ съ текущаго счета жертвую!

И Конуринъ опять поднялъ ногу и хлопнулъ рукой по голенищу.

— Да разв ты деньги-то за голенищу перепряталъ? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Перепряталъ! подмигнулъ Конуринъ. — Пока ты около жены наверху возился, я сейчасъ прислъ на камушекъ, сапогъ долой и деньги и векселя туда. Думаю, случится родимчикъ отъ срнаго духа, такъ все-таки эти самые наши черномазые архаровцы не такъ скоро доберутся до голенища. Вдь какой духъ-то тамъ на верху былъ! Страсть! Словно кто тысячу коробокъ срныхъ спичекъ спалилъ! У меня ужъ и то отъ этого духу мальчики въ глазахъ начали показываться. То мальчики, то травки, то вавилоны. Долго-ли до грха! Ну, а ужъ теперь аминь, теперь спасены! Ура, Глафира Семеновна!

И Конуринъ въ восторг даже схватилъ ее за талію.

— Чего вы хватаетесь-то? отмахнулась та.

— Отъ радости, родная, отъ радости. Своей жены нтъ, такъ ужъ я за чужую. Пардонъ. Сейчасъ въ буфет бутылочку асти спросимъ, чтобы за общее наше здоровье выпить.

Съ станціонномъ буфет Ивановы и Конуринъ застали цлый переполохъ. Пьяный Граблинъ проснулся, хватился своего бумажника и кошелька, которые отъ него взялъ на храненіе Перехватовъ, и кричалъ, что его обокрали. Онъ сидлъ безъ сапогъ съ вывороченными карманами брюкъ и пиджака, окруженный слугами ресторана, и неистовствовалъ, требуя полицію и составленія протокола. Слуга, которому Граблинъ былъ порученъ Перехватовымъ, разъ десять старался объяснить на ломаномъ французскомъ язык съ примсью итальянскихъ словъ, что деньги Граблина цлы и находятся у русскихъ, но Граблинъ не понималъ и, потрясая передъ нимъ сапогами, оралъ:

— Полисъ! Зови сюда квартальнаго или пристава, арабская образина! Съ мста не тронусь, пока протокола не будетъ составлено! Грабители! Разбойники! Бандиты проклятые! Вишь, какое воровское гнздо у себя въ буфет устроили!

Очевидно, Граблинъ давно уже неистовствовалъ. Два стекла въ окн были вышиблены, на полу около стола и дивана валялись разбитыя бутылки и посуда. Самъ онъ былъ съ всклокоченной прической, съ перекосившимся лицомъ.

— Что вы, что? съ вами? подскочилъ къ нему въ испуг Николай Ивановичъ.

— Ограбили… До нитки ограбили… Ни часовъ, ни бумажника, ни кошелька — все слимонили, отвчалъ Граблинъ. — Да и вы, черти, дьяволы, оставляете своего компаньона одного на жертву бандитовъ. Хороши товарищи, хороши земляки, туристы проклятые! Гд Рафаэлька? Я изъ него дровъ и лучинъ нащеплю, изъ физіономіи перечницу и уксусницу сдлаю!

— Успокойтесь, Григорій Аверьянычъ. Что это вы какой скандалъ затяли! Ваши деньги у мосье Перехватова. Все цло, все въ сохранности, кричала Граблину Глафира Семеновна.