Где апельсины зреют

Видя, что ему трудно взбираться, они протягивали ему концы своихъ веревокъ и показывали жестами, чтобы онъ взялся за конецъ веревки, а они потянутъ его на верхъ и будутъ такимъ манеромъ втаскивать и облегчать восхожденіе. Опыты втаскиванія они для примра показывали другъ на друг. Николай Ивановичъ согласился на такой способъ восхожденія. Проводникъ быстро обвязалъ его по поясу однимъ концомъ веревки, а за другой конецъ потащилъ его на верхъ. Идти стало легче.

— Эй, ты! Черномазый! Тащи и меня! крикнулъ Конуринъ другому проводнику.

Тотъ бросился къ нему со всхъ ногъ и тоже обвязалъ его веревкой.

— Смотри только, не затащи меня въ какую-нибудь пропасть!.. продолжалъ Конуринъ, взбираясь уже откинувшись корпусомъ назадъ, и прибавилъ: — Взрослые люди, даже съ сдиной въ бородахъ, а въ лошадки играемъ. Разсказать ежели объ этомъ въ Питер родн — плюнутъ и не поврятъ, какъ насъ поднимали на веревкахъ, ей-ей, не поврятъ. А зачмъ, спрашивается, мучаемъ себя и поднимаемся? На кой шутъ этотъ самый Везувій намъ понадобился?

— Духъ пытливости, Иванъ Кондратьичъ, духъ пытливосги, желаніе видть чудеса природы, кряхтлъ Перехватовъ.

— Да вдь это барину хорошо, тому, кто почище, а купеческому-то сословію на что?

— Ну, насчетъ этого ты молчи! перебилъ его Николай Ивановичъ. — По современнымъ временамъ, у кого деньги есть, тотъ и баринъ, тотъ и почище. Господинъ Перехватовъ! Спросите пожалуйста у этихъ эфіоповъ, скоро-ли наконецъ мы къ самой точк-то подойдемъ. Когда-же. конецъ будетъ этому карабканью!

Перехватовъ сталъ спрашивать проводниковъ и отвчалъ:

— Черезъ десять минутъ. Черезъ десять минутъ мы будемъ у дйствующаго кратера. Теперь мы идемъ по старому, потухшему уже кратеру.

— Ай! Что это? Дымится! Господи, спаси насъ и помилуй! вдругъ воскликнулъ Конуринъ, останавливаясь въ испуг, и указалъ въ сторону отъ тропинки.

Шагахъ въ пяти отъ нихъ изъ расщелины земли выходилъ довольно большой струей удушливый срный дымъ.

— А вотъ это потухшій-то кратеръ и есть, сказалъ Перехватовъ. — Проводникъ говоритъ, что еще въ начал пятидесятыхъ годовъ тутъ выбрасывался пепелъ и текла лава.

— Позвольте… Да какой-же онъ потухшій, ежели дымится! Николай Иванычъ, ужъ идти-ли намъ дальше-то? Право вдь, ни за грошъ пропадешь.

— Да какъ-же не идти-то, ежели тамъ Глаша! Дуракъ! раздраженно воскликнулъ Николай Ивановичъ, боязливо осматриваясь по сторонамъ. — Я теперь даже на врную смерть готовъ идти.

— Да не бойтесь, господа, не бойтесь. Какъ-же другіе-то люди ходятъ и ничего съ ними не случается! ободрялъ ихъ Перехватовъ.

Трещины съ выходящимъ изъ нихъ срнымъ дымомъ попадались все чаще и чаще. Приходилось ужъ выбирать мсто, гд ступать. Грунтъ длался горячимъ, что ощущалось даже сквозь сапоги.

— Господи! что-же это такое! Я чувствую даже, что горячо идти… Снизу подпаливаетъ… Словно по раскаленной плит идемъ… — испуганно забормоталъ Конуринъ. — Вернемтесь, Бога ради, назадъ… Отпустите душу на покаяніе. За что-же христіанской душ безъ покаянія погибать! Ахъ, громъ! Вернемтесь, ради Христа!

Въ отдаленіи дйствительно слышались глухіе раскаты грома. Это давалъ себя знать дйствующій кратеръ. Проводники улыбнулись, забормотали что-то и стали одобрительно кивать по направленію, откуда слышались громовые раскаты.

— Ради самаго Господа, вернемтесь! — умолялъ Конуринъ, останавливаясь.

— Дубина! Дреколіе! Чертова кочерыжка! Какъ вернуться, ежели жена тамъ!

— Да вдь твоя жена, а не моя, такъ мн-то что-же! Нтъ, какъ хотите, а я дальше не пойду. У меня дв тысячи денегъ въ карман и векселей на тысячу восемьсотъ рублей,

Перехватовъ сталъ уговаривать его.

— Господи! Чего вы боитесь, Иванъ Кондратьичъ. По сотн человкъ въ день на Везувій поднимается и ни съ кмъ ничего не случается, а съ вами вдругъ случится что-то. Вдь ужъ дорога проторенная, говорилъ онъ, подхватилъ Конурина подъ руку и пошелъ рядомъ съ нимъ.

А раскаты грома длались все сильне и сильне. Везувій дйствовалъ. Въ воздух носились облака пыли, выбрасываемой имъ. Шли дальше. Крутизна прекратилась и разстилалась обширная чернобурая площадь, съ черными какъ уголь или съ желтыми чистой сры прогалинами. Дымящіяся трещины были уже буквально на каждомъ шагу. Вся почва подъ ногами дымилась, выпускала изъ себя срныя испаренія. Николай Ивановичъ блдный, облитый потомъ, шелъ и скрежаталъ зубами.

— О, Глашка, Глашка! О, мерзкая тварь! И куда тебя, чертовку, нелегкая запропаститься угораздила! восклицалъ онъ.

Англичанинъ въ шотландскомъ костюм, шедшій впереди, остановился и длалъ наблюденія надъ барометромъ, щупалъ свой пульсъ, наконецъ вынулъ изъ кармана коробочку и выбросилъ оттуда живую красную бабочку, стараясь, чтобъ она летла, но бабочка сла на землю и сжала крылья. Николай Ивановичъ опередилъ его и съ раздраженіемъ плюнулъ въ его сторону.

— Вотъ, рыжій дуракъ, нашелъ мсто, гд глупостями заниматься! пробормоталъ онъ.

— Уне монета… Уне монета… приставалъ къ Николаю Ивановичу проводникъ, показывая кусокъ лавы, въ которомъ была вдавлена мдная, покрывшаяся зеленой окисью монета.

— Чего теб, дьяволъ? Что ты къ моей душ пристаешь?