Где апельсины зреют

— Да конечно-же… Видите, люди берутъ, отвчала Глафира Семеновна и повела мужа и Конурина въ бюро.

— Комбьянъ пене? спрашивалъ Николай Ивановичъ у юркаго конторщика въ очкахъ и съ перомъ за ухомъ. — Комбьянъ антре?

— Votre carte, monsieur?.. спросилъ тотъ и забормоталъ цлую тираду, пристально разглядывая Николая Ивановича сквозь очки.

Николай Ивановичъ, разумется, ничего не понялъ.

— Глаша! Что онъ за рацею такую передо мной разводитъ? задалъ онъ вопросъ жен.

— Карточку твою для чего-то проситъ. Спрашиваетъ откуда мы, гд живемъ.

— Тьфу ты пропасть! Люди деньги принесли имъ, а онъ къ допросу тянетъ! проговорилъ Николай Ивановичъ, доставая свою визитную карточку и, подавая ее конторщику, тутъ-же прибавилъ:- Только все равно, мусье, по русски ничего не поймешь.

Конторщикъ принялъ карточку, повертлъ ее, отложилъ въ сторону и опять заговорилъ.

— Имя и фамилію твою спрашиваетъ, перевела Глафира Семеновна и тутъ-же сказала конторщику:- Николя Ивановъ де Петерсбургъ, авекъ мадамъ ля фамъ Глафиръ…

— Батюшки! Да тутъ цлый допросъ… Словно у слдователя. Передай ужъ кстати ему, что подъ судомъ и слдствіемъ мы не были, вры православной.

— Брось, Николай Иванычъ… Ты мшаешь мн слушать, что онъ спрашиваетъ. — Уй, уй, монсье, нусомъ вояжеръ… Команъ?.. Въ Ницц… То бишь… Да, Нисъ… Ахъ, ты Боже мой! Да неужто и гостинницу вамъ нужно знать, въ которой мы остановились!

Глафира Семеновна сказала гостиницу. Конторщикъ все это записывалъ въ разграфленную книгу.

— Допросъ… Допросъ… бормоталъ Николай Ивановичъ. — Переведи ужъ ему кстати, что Петербургскій, молъ, второй гильдіи купецъ… Кавалеръ… 43 лтъ отъ роду. Свои-то года скажешь ему, что-ли?

— Бросите вы шутить, или не бросите?.. огрызнулась на него Глафнра Семеновна.

— Какія, матушка, тутъ шутки! Цлый форменный допросъ. Да дать ему нашъ паспортъ, что-ли? Покрайности не усумнится, что ты у меня законная жена, а не съ боку припека.

— Да допросъ и есть, согласилась наконецъ Глафира Семеновна. — Спрашиваетъ: одинъ день мы здсь въ Монте-Карло пробудемъ или нсколько… Энъ журъ, монсье, энъ журъ… И зачмъ только ему это?! дивилась она.

Конторщикъ писалъ уже что-то на зеленаго цвта билет.

— Знаешь что, Глаша? сказалъ Николай Ивавювичъ. — Я боюсь… Ну, ихъ къ чорту! Уйдемъ мы отсюда. Словно мошенниковъ насъ допрашиваютъ.

— Да ужъ кончено, все кончено.

— Чего: кончено! Вдь это срамъ! Купца и кавалера, домовладльца, извстнаго торговца съ старой фирмой и вдругъ такъ допрашиваютъ!

— Ничего не подлаешь, коли здсь порядки такіе, отвчала Глафира Семеновна, принимая отъ конторщика билетъ на право входа въ игорныя залы, и спросила:- Комбьянъ пене? Рьенъ? переспросила она отвтъ конторщика и прибавила, обратясь къ мужу:- Видишь, какъ хорошо и деликатно, дали билетъ и ни копйки за него не взяли.

— Да какая ужъ, душечка, тутъ деликатность, коли совсмъ оконфузили допросомъ. Только разв не спросили о томъ, въ какія бани въ Петербург ходимъ.

Очередь дошла и до Конурина. Тотъ тяжело вздохнулъ и подошелъ къ конторк.

— Ползай, Иванъ Кондратьевъ, и ты на расправу, коли сунулся съ своими деньгами въ Монте-Карлу эту проклятую, проговорилъ онъ и прямо подалъ конторщику свой заграничный паспортъ. — Крестьянинъ Ярославской губерніи, Пошехонскаго узда и временный Санктъ-Петербургскій второй гильдіи купецъ, женатъ, но жену дома оставилъ. Впрочемъ тутъ изъ паспорта все видно, прибавилъ онъ, обращаясь къ конторщику. — Вотъ даже и дв печати отъ австрійскаго консульства и отъ германскаго. Будь, братъ, покоенъ: не мазурики и въ социвалистахъ не состоимъ.

Былъ выданъ и Конурину входный билетъ.

XXV

Запасшись билетами для входа. Ивановы и Конуринъ направились въ игорныя залы. Дабы попасть въ игорныя залы, пришлось пройти черезъ великолпную гостиную залу, предназначенную, очевидно, для отдыха посл проигрыша и уставленную по стнамъ мягкими диванами. Въ ней бродило и сидло человкъ пятьдесятъ — шестьдесятъ публики. Были мужчины и дамы. Мужчины курили. На лицахъ всхъ присутствующихъ было замтно какое-то уныніе. Почти вс сидли и бродили по одиночк. Группъ совсмъ было не видать. Кое-гд можно еще было замтить стоявшихъ по двое, но они молчали или разговаривали въ полголоса. Нишутки, ни даже улыбки нигд не замчалось. Вс были какъ-то сосредоточены и даже ступали по мозаичному долу осторожно, стараясь не длать шуму. Такъ бываетъ обыкновенно, когда въ дом есть трудно больной или покойникъ. Сосредоточенность и уныніе присутствующихъ подавляли все. Даже изумительная роскошь отдлки залы не производила впечатлнія на входящихъ. — Фу, ты пропасть! Даже жутко длается. Что это вс ходятъ и молчатъ? проговорилъ Конуринъ, обращаясь къ Глафир Семеновн.

— Да почемъ-же я-то знаю! отвчала она, раздраженно. — Нельзя-же въ хорошемъ аристократическомъ обществ кричать.

Уныло-угнетенный тонъ и на нее произвелъ впечатлніе.

— Вонъ барынька-то съ птичкой на шляпк въ уголк какъ пригорюнясь сидитъ и даже плачетъ. Должно быть сильно проигралась, замтилъ Николай Ивановичъ.

— Ужъ и плачетъ! Все ты шиворотъ на выворотъ видишь.