Гастарбайтер

– Ошиблась?! – переспросила Настя страшным голосом. – Я что дура, по-вашему? Идите, посмотрите! Краны закрыты, а трубу прорвало под плиткой и меня залило по стояку. Это уже не первый раз, с вашим жильём постоянные проблемы! – голосила она, но дверь не открывали. Слёзы отчаянья придали сцене правдоподобия. Женьке на миг показалось, что жильё снизу, трёхкомнатные хоромы стоимостью в «лимон» «баксов» действительно затопило. Сквозь подвесной потолок спальни в розовых тонах, потоки ржавой воды текут на огромный «траходром», супружеское ложе, заливая простыни и эксклюзивные обои. «Вот актриса, – уважительно подумал он. – Ей не людей грабить, а в театрах играть».

Внутри напряжённо шушукались, похоже, там о чём-то спорили на чужом языке. Слёзы из Настиных глаз размывали туш, грудь вздымалась, и она тихо причитала всхлипывая:

– Позвоню в милицию. Пусть хоть кто-то защитит. Слабую женщину. А ещё приличные люди! – укорила она напоследок, отходя ни с чем от не взятой ею крепости.

И замок щёлкнул. Дверь приоткрыли на два пальца, но этого хватило Вадиму чтоб, оттолкнувшись, ввалиться внутрь. Настя побежала вниз, а Женя с Очкариком ей навстречу.

– На пол! Лежать! – ревел Вадим, держа под прицелом двух свалившихся на паркет мужчин. Их связали, заклеив рот скотчем, и оттащили в комнату. Женька был с ними, роясь в столе и шифоньере, Рощин пошёл на кухню, Вадик остался в прихожей. Запустив руку во внутренний карман висевшего на вешалке пиджака, он нащупал толстую пачку и, вытащив, зачарованно смотрел на неё, забыв обо всём. В ней были только стодолларовые купюры. Почувствовав слабость в ногах, Вадим опустился на стул – спешить больше было некуда.

Забрав пистолет, Рощин зашёл на кухню, заметив стройную блондинку лет двадцати, прятавшуюся за холодильником. Увидев оружие в его руке, девчонка завизжала:

– Я не причём! Я проститутка!

– Заткнись шалава, – зарычал Очкарик, замахнувшись рукоятью. – Поворачивайся.

Подвыпившая «шалава» истолковала команду по-своему. Повернувшись к нему спиной, она выгнулась буквой Г.

– Ты что творишь, придурошная! – растерялся Очкарик. – Руки давай. Тебя что, никогда раньше не связывали?

Поняв, что убивать не будут, девчонка ответила:

– Связывали пару раз. Всякие извращенцы попадаются.

Сидя на стуле в прихожей Вадик подвёл итог. В пачке было шестьдесят пять тысяч долларов, ещё семьсот «баксов» он нашёл в бумажниках мужчин и сумочке девушки. Пока Вадим был занят подсчётами, на кухне подельники опустошали холодильник. Путана, сидела тут же на табурете, со связанными за спиной руками и Женя кормил её, накалывая вилкой кусочки колбасы и хлеба.

– Мальчики, развяжите, – хныкала пленённая «жрица любви». – Руки совсем затекли, синяки же останутся.

– Терпи, кому теперь легко, – отрезал Женька, медленно переворачивая в её рот стаканчик водки. – Издержки профессии страхованию не подлежат.

Стоя в коридоре, Вадик, молча, глядел на «банкет».

– Вы что, больные? Она же вечером наш фоторобот будет составлять, – с трудом сдерживаясь, спросил он.

– Кто, Танюха? – удивился Женя. – Не будет. Мы ж её сейчас зарежем.

Взяв нож, которым до этого резал колбасу, он стал медленно приближать его к носу девушки. Проститутка испуганно следила за лезвием и широко раскрытые глаза её постепенно сошлись у переносицы.

– Всё, парни, давайте по одному на улицу, – распорядился Вадим, доставая пакет из мусорного ведра. Собрав со стола всё, к чему прикасались подельники, он протёр полотенцем нож, и критически оглядев квартиру, вышел последним, унося кулёк с собой.

Из трёх миллионов жителей Киева ограбленный иностранец знал очень немногих. Во избежание скандала делу был дан ход, за Настей приехали спустя пару часов, но Курт Рейхель «в женщине, стоявшей за дверью» её не узнал. И было это не мудрено! Она вошла как королева, в светлом платье от кутюр и шлейфом французского парфюма. Но отнеслась с пониманием, лишь в глазах её читалась неподдельная обида – и ты, Курт?!

– Можно всё быстрее закончить, у меня ещё очень много дел, – попросила она, доставая из картонной коробки сигарету.

В кабинете было несколько человек и старший по званию, худощавый майор ответил ничего не значащей фразой:

– Скоро пойдёте.

– Чем ты можешь быть занята, если за всю жизнь палец о палец не ударила? Прости господи, – раздражённо проворчал опер средних лет, не поднимая головы от составляемых бумаг. За годы службы он видел многое, и невинной внешностью рассеять его подозрения было трудно. Настино лицо напряглось, и она спросила зазвеневшим голосом:

– Так я могу идти или нет?

– Можете, – разрешил майор, ставя роспись в протоколе.