Гастарбайтер

Поняв бессмысленность своих попыток он, молча, смотрел на уезжающую бричку, пока та не растворилась во тьме.

Часть вторая

«Зона» не оставила в его памяти ярких воспоминаний, как например армия. Полуголодные нищие люди охраняли озлобленных на всё и вся полулюдей, со стёртым на долгие годы именем-отчеством. Но до лагеря была тюрьма.

***

Первый месяц заключения прошёл в чехарде событий. Неделю он провёл в ГОМ Деснянского РОВД, где допросы сменяли часы ожидания в одиночке. Пожилой гражданин в штатском, представленный ему зам начальника УГРО сказал просто:

– Или ты берёшь на себя нераскрытые преступления и получаешь по минимуму, или мы приглашаем «Магнолию ТВ» и показываем тебя всей стране. Как думаешь, сколько будет опознаний, десять, двадцать? Четырьмя годами уже не отделаешься. Я могу тебя здесь держать сколько угодно, тебя ведь никто искать не будет. Родителей нет, в Киеве «бомжуешь» и подельники тебя бросили, – продолжил он, не повышая голоса, но тон его не понравился Женьке настолько, что сердце заныло в нехорошем предчувствии.

Брать на себя чужие грехи он не стал, начав, мысленно, готовится к худшему. Но всё обошлось, он шёл один по одному эпизоду и, получив санкцию прокурора, поехал на ИВС. А перед отъездом ему поступило деловое предложение от молодого оперативника Александра Александровича. Сан Санычу было чуть больше двадцати, его глаза на бледном прыщавом лице блестели юношеским задором. Дежурный завёл Женю в кабинет и, расстегнув наручники, оставил с опером один на один.

– Угощайся, – предложил Сан Саныч, протягивая пачку «Примы».

– Не курю, вредно для здоровья, – насторожено отказался Женя, растирая сдавленные сталью кисти.

– Это хорошо, что о здоровье заботишься, оно тебе на «зоне» пригодится, – одобрил мент, пряча сигареты в стол. – Что ты на меня так смотришь? Я тебе не враг и лично против тебя ничего не имею. Что меня по-настоящему волнует, так это раскрываемость.

Женя слушал, не понимая, куда клонит опер – свою вину он признал полностью – заметив после пространного обзора криминогенной ситуации: – Да это всё ясно, но я вам здесь ничем помочь не могу.

– Можешь. Живи той же жизнью что и раньше, но обо всех преступлениях, о которых знаешь точно, будешь докладывать мне.

Такого поворота арестант не ожидал и спросил удивлённо:

– Как же я буду знать, если «сижу»?

– А я тебя выпущу, до суда.

– С моими-то документами?

– Послушай, Матвеев, если я говорю, что смогу тебя выпустить, значит смогу.

– Не знаю, я лучше здесь побуду, – затряс головой Женька, бросив полный тоски взгляд в окно. На расстоянии в четыре года изнывал от жары столичный город, и Родина-Мать смотрела гордо в сторону России, салютуя северной соседке обнажённым мечом. – На меня не рассчитывайте.

– А я рассчитываю, – совершенно спокойно заметил визави, – потому что уверен, у тебя всё получится. К тому же суд учтёт твоё содействие, а это минимум полгода. Лучше провести его на свободе, чем в переполненной «хате» со всякой сволочью. – Женя угрюмо молчал, не реагируя на слова, лишь кровь возмущённо прилила к лицу. – Я не требую от тебя немедленного согласия и потому даю время подумать. Если будет желание поговорить, стучи.

Не проронив ни слова, задержанный вышел из кабинета, но успокоится, ещё долго не мог и ходил, ходил взад-вперед, меряя шагами пространство маленькой камеры.

***

Две недели Женька провёл в изоляторе временного содержания. Следователь потерял к нему интерес, и он пролежал всё это время на деревянном настиле в невесёлых раздумьях. СИЗО встретил их этап из двадцати человек несложной анкетой – статья, подельники, количество судимостей – беглым медосмотром и холодным душем в тюремной бане. Вновь прибывших ожидал карантин. Забрав женщин и несовершеннолетних, оставшихся завели, в пустую камеру-отстойник. Тюрьма пугала своей стерильной чистотой и тишиной. Всё что он слышал о тюремной жизни, не внушало оптимизма, но ничего изменить Женя уже не мог и смотрел на происходящее, с трудом веря в его реальность. Время от времени железная дверь открывалась, и дежурный называл фамилии. Люди выходили, исчезая навсегда, лишь какое-то время он слышал, как звучат под гулкими сводами их шаги. В конце концов, Женька остался один; открыв дверь, прапорщик сверил фамилию и, оглядев камеру, сказал ему: – Выходи.