Он пишет не «Волю к власти». Нетерпеливое состояние духа, к тому же раздраженное сознанием усталости, мало соответствует медлительному размышлению; его импровизаторский и полемический гений один только остался незатронутым из его прежних дарований. Г-н Видманн, швейцарский критик, написал этюд о «По ту сторону добра и зла» и увидел в этой книге только руководство по анархизму: «Книга пахнет динамитом», — сказал он. Ницше пожелал ответить ему и тотчас же одним движением пера в две недели написал три коротких наброска, которым дал одно заглавие: «Zur Genealogie der Moral — «К генеалогии морали». «Это произведение, — пишет он на первой странице, — предназначено для того, чтобы дополнить и осветить последнее издание «По ту сторону добра и зла».
«Я сказал, — пишет он кратко, — что занимаю место по ту сторону добра и зла — Gut und Bôse. Разве это значит, что я хочу освободиться от всякой моральной категории? Совсем нет. Я отвергаю идеализацию мягкости, которую называют добром, и поношение энергии, называемой злом\ но существует история человеческого сознания, а знают ли моралисты о ее существовании? Эта история открывает нам множество других моральных ценностей, других способов быть добрым, других средств быть злым, она дает многочисленные оттенки чести и бесчестия. Здесь реальность обманчива и инициатива свободна: надо искать, надо измышлять».
Ницше развивает свою мысль далее: «Я хотел, — пишет он через несколько месяцев по поводу этой маленькой книги, — я хотел произвести пушечный выстрел более гремучим порохом». Он излагает разницу между двумя моралями, одной, продиктованной господами, другой — рабами; он думает, что путем филологического изыскания станет ясен смысл слов: «добро» и «зло». Bonus, buonus, говорит он, происходит, от duonus, что значит воинственный, malus происходит от μελας, что значит черный; белокурые арийцы, предки эллинов, определяли этим словом обычные поступки своих рабов и подданных, жителей Средиземного моря, смешанной негритянской и семитской крови. Ницше принимал эти примитивные определения низкого и благородного.
18 июля он пишет Петеру Гасту из Силс-Марии и сообщает ему о своем новом труде.
«В продолжение более ясных последних дней, — пишет он, — я усердно занимался писанием небольшой вещицы, которая полным светом озарит проблему моей последний книги. Все жалуются на то, что «не понимают меня», и только сто проданных экземпляров не позволяют мне сомневаться в том, что меня действительно не понимают. Вы знаете, в течение трех лет я истратил около 500 талеров, уплачивая за печатание; разумеется, не получив никакого гонорара, а мне уже сорок три года и я написал пятнадцать книг. Более того: после просмотра этих книг и еще других более обидных выходок, о которых я не могу говорить, я должен констатировать тот факт, что ни один немецкий издатель не хочет меня знать (даже если я отказываюсь от авторских прав). Может быть, эта маленькая вещица, которую я сейчас пишу, заставит купить несколько экземпляров моей предыдущей книги (мне всегда делается очень грустно, когда я думаю об этом несчастном Фритцше, на котором лежит вся тяжесть моего произведения). Может быть, когда-нибудь мои издатели и восторжествуют. Я слишком хорошо знаю, что в тот день, когда меня начнут понимать, я не получу за это никакой прибыли».