Фридрих Ницше

У Ницше скоро оказался неожиданный спутник: его звали Пауль Ланцкий, умный человек, немец по происхождению и флорентиец по вкусам, всю жизнь свою проводивший в путешествиях. Случайно ему попались в руки произведения Ницше; он понял их и обратился к издателю Шмейцнеру, прося указать ему адрес автора; он получил ответ: «Фр. Ницше очень уединенно живет в Италии, напишите ему в Геную, до востребования». Он так и поступил, и философ, на самом деле гораздо менее дикий и нелюдимый, чем о нем писали, прислал скорый и любезный ответ. «Приезжайте этою зимою в Ниццу, мы побеседуем». Они обменялись этими письмами осенью 1883 г. Ланцкий не был свободен и не мог исполнить просьбы Ницше, но в октябре 1884 года он приехал на свидание. За это время он успел ознакомиться с двумя последними частями Заратустры и поместить в лейпцигском журнале «Magazine» и в флорентийском «Rivista Еигореа» очень интересные рецензии.

В первое же утро своего приезда он услышал стук в дверь своей комнаты; отперев дверь, он увидел человека с милым улыбающимся лицом: — Also Sie sind gekommen (Итак, вы приехали), — сказал ему вошедший, — это был Фр. Ницше.

Он взял Ланцкого за руку и с любопытством стал рассматривать своего читателя.

— Посмотрим, что вы за человек!

И он устремил на него все еще минутами бывавшие прекрасными глаза, которые были подернуты облаком слишком продолжительных страданий. Ланцкий, приехавший выразить свое уважение страшному пророку, удивился, увидев перед собой слабого, самого простого и, как оказалось, самого скромного из немецких профессоров.

Они вместе вышли из дому. Ланцкий хотел признаться ему в своем удивлении.

— Учитель, — сказал он ему.

— Вы первый, который назвал меня этим именем, — сказал ему, улыбаясь, Ницше.

Но он знал, что он учитель и позволил Ланцкому так называть себя.

— Учитель, — продолжал Ланцкий, — как мало можно разгадать вас по вашим книгам; объясните мне…

— Нет, нет, только не сегодня. Вы не знаете Ниццу. Я хочу показать вам все ее прелести, эти горы, места для прогулок… В другой раз, если хотите, поговорим.

Они вернулись только в шесть часов вечера, и Ланцкий узнал по крайней мере, каким неутомимым ходоком был его пророк.

Они начали вести общую жизнь. Фр. Ницше пил один утром, около половины седьмого, чашку чаю, которую он сам приготовлял себе; около восьми часов Ланцкий стучался к нему, спрашивая, как он провел ночь (он часто плохо спал) и каким образом он думал провести утро; почти каждый день по утрам Ницше пробегал журналы в общей гостиной и шел затем на берег моря; иногда Ланцкий сопровождал его, иногда предоставляя ему полное одиночество. Потом оба завтракали в том же самом пансионе. Вечером, при свете лампы, Ницше писал, или же Ланцкий читал ему вслух какую-нибудь книгу, часто что-нибудь по-французски, письма аббата Галиани или «Ruge et Noir», «Chartreuse» или «Armance» Стендаля.

Часто своими поступками он, Фр. Ницше, изумлял Ланцкого. Этот отшельник за табльдотом усвоил себе очень скрытную лукавую манеру, целое искусство для того, чтобы никого не обижать, но жить, не обнаруживая интимной тайны своей жизни. Однажды в воскресенье одна молодая девушка спросила его, был ли он к обедне в соборе.

— Сегодня, — вежливо ответил он ей, — я там не был.

Ланцкого изумляла эта осторожная манера говорить, но Ницше объяснил ему, в чем дело.

— Правда не всегда для всех хороша, — сказал он, — если бы я взволновал эту девушку, я был бы в отчаянии.

Иногда он забавлялся тем, что возвещал свою будущую славу.

— Через сорок лет я буду европейской знаменитостью! — убеждал он своих соседей по столу.

— Дайте нам ваши книги, — говорили они ему.

Но он раз навсегда отказался от этого и повторял Ланцкому, почему он не хочет делать этого:

— Первые встречные не должны читать моих книг.

— Учитель, — отвечал ему Ланцкий, — но зачем же вы их тогда печатаете? — Кажется, что на этот справедливый вопрос не последовало удовлетворительного ответа.

Но очень часто Ницше был скрытен, даже и с Ланцким. Он любил повторять ему о своей давнишней мечте и развивать перед ним свои планы; а именно, основание дружеского общества, идеалистического фаланстера, по образу того, как жил Эмерсон. Он часто уводил Ланцкого на полуостров Сен-Жан.

— Здесь, — говорил он ему, впадая в библейский тон, — мы раскинем наши шатры.

Он даже выбрал целый ряд маленьких вилл, которые подходили к его плану. Он не знал еще, кого он пригласит туда; имени Генриха Штейна, единственного друга и ученика, которого он горячо желал, он никогда не произносил в присутствии Ланцкого.

Генрих фон Штейн не сообщал о своем приезде и не подавал признаков жизни. Поднявшись на Силс-Мария, он имел намерение примирить, если это было возможно, двух учителей. Один из учителей сказал ему, — надо выбирать между нами, и, может быть, одно мгновение Штейн колебался. Но потом он вернулся в свою Германию, он увидел Козиму Вагнер и, так как Ницше требовал, чтобы он сделал свой выбор, — остался верным Рихарду Вагнеру.