Франц Кафка не желает умирать

В ее деле хранилась целая кипа архивных документов, касавшихся Кафки, которой с лихвой хватило бы, чтобы сбить обвиняемую с толку. Само понятие доказательства в данном случае было второстепенным. Правосудие их и не требовало, ему хватало одних признаний. Ему хотелось, чтобы обвиняемый с ним сотрудничал. Признания ставили в деле жирный крест. Но если так, зачем тогда упорствовать в заблуждениях и настаивать на все новых сеансах, столь мучительных для всех? Не лучше ли сразу сложить оружие и побрататься с палачом? Но признаний добивались не только ради удовольствия подвергнуть человека пыткам. Они гарантировали справедливость приговора и удостоверяли его уместность, будь то смертная казнь или срок исправительных работ. Признания обеспечивали триумф права, победу беспристрастности, честности и неподкупности. Правосудие не было ни преступником, ни палачом. Следователь и обвиняемый могли встретиться друг с другом, наладить контакт, объединить взаимные силы и убеждения во имя всем известных высших интересов. А признания скрепляли эти их отношения своей печатью.

Получив под обвинительным заключением подпись подследственного, Юрий никогда его больше не задерживал и отпускал из допросной – хотя чаще всего его выволакивали оттуда несколько человек. И в отличие от многих коллег из НКВД считал долгом чести при исполнении обязанностей проявлять человечность. Ибо ради чего, как не человечности, справедливости и права, мы устраиваем все эти пытки и казни?

Но случалось и так, что обвиняемый, побуждаемый непонятно какой злобой по отношению к Революции, ставил правосудию палки в колеса, находя в этом жестокое удовольствие. Упорно отказывался, упрямился и бунтовал. И тогда обычный допрос превращался в утомительный сеанс насилия над плотью, миролюбивый дознаватель в мстительного гонителя, а подследственный в жертву пыток. Подобно коллегам-чекистам, Юрий в таких обстоятельствах не мог закрыть дело, вернуться в надлежащее время домой, побыть с семьей и уснуть с чувством выполненного долга. Но разве агенты НКВД, пусть даже расстреливавшие политических узников в подвалах Лубянки, не были такими же людьми, как все, разве у них не было своих радостей, печалей и сердца, саднившего, когда им приходилось осыпать градом ударов врагов Революции?

Бывало, что после допроса, потребовавшего усилий гораздо больше обычного, Юрий возвращался к себе в плену вопросов и сомнений. Если все поголовно виноваты, если ни один не может похвастаться, что ни разу не предал партию, то как тогда ему, Юрию Корлову, считать, что у него самого чистая, невинная душа? Неужели ему в голову ни разу не пришла какая-нибудь святотатственная мысль, не говоря уже о том, чтобы произнести ее вслух? Ночами ему иногда казалось, что в изголовье его кровати стоит Сталин и смотрит на него своим значительным, мрачным взглядом, в котором явственно читается обвинение. Вождь народов неустанно следил за тем, чтобы даже во сне – погрузившись в глубины которого, Юрий ничуть не сомневался, что он и в самом деле может к нему прийти, – у него не было ни малейших враждебных намерений по отношению к режиму. В глазах молодого дознавателя одна из величайших побед большевизма в том и заключалась, чтобы не дать человеку вынашивать какой-либо преступный замысел, даже в забытьи.

В этот день у Юрия с самого утра было легко на душе. Перспектива разговора с женой писателя, даже буржуазного, поднимала ему настроение. Он льстиво мнил себя заядлым читателем и страстным знатоком литературы. Подобно всем остальным, в юности жадно глотал Гоголя, Достоевского и Толстого. Мог по памяти прочесть несколько стихотворений Пушкина, любимым из которых у него была «Осень».

Сегодня его интересовал только Горький – повсюду говорили, что великий Максим больше любого другого превозносил до небес Советский Союз и его руководителя. Притом что в понимании Юрия подлинным продолжением марксистской мысли были труды Толстого. Разве этот титан не написал, что «для изучения истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров, генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами[5]»?

Вместе с тем с возрастом он читал меньше – теперь все больше ходили в кино. На прошлой неделе смотрел последний фильм Григория Александрова, главная героиня которого в исполнении красавицы Любови Орловой напомнила ему жену Ольгу в молодости. Инициатором этой первой в Советском Союзе комедии стал Сталин. Этот подлинный шедевр намного превосходил сентиментальный бред, выдаваемый на-гора капиталистами-янки. Голливуд был повержен. А скоро будет повержен и капитализм, это лишь вопрос времени.