Франц Кафка не желает умирать

Дора подумывала вновь выйти на подмостки, присоединившись к какой-нибудь театральной труппе. Снова окунуться с головой в свою первую страсть. Забыть на время Маркса и декламировать Шекспира. Разве борьба не закончилась? Москва давно стала городом любых свершений, в котором царят справедливость, равенство и вновь обретенный мир.

Все эти годы сражений, жертв, убитых и брошенных в тюрьму товарищей были не зря. Они оказались правы и решили все верно. Господи, как же ей хотелось бы, чтобы это увидел Франц! Того мира, который он описывал в своих романах, больше не существовало.

Вполне естественно, что за все эти достижения и невероятный успех приходилось платить строгой, эффективной организацией дела, поэтому сразу по приезде ей пришлось ответить на множество вопросов функционеров государства, внося уточнения и удовлетворяя их интерес к мельчайшим подробностям ее жизни. От их внимания не ускользнула ни одна, даже самая крохотная деталь ее биографии, ни один член семьи и ближайшего окружения, равно как и члены окружения их семей с их собственным окружением. Ее прошлое изучали с такой скрупулезностью, будто малейшее мероприятие, в котором она могла участвовать в Берлине в качестве участницы ячейки 218-го Шарлоттенбургского отделения Коммунистической партии Германии, обладало первостепенным значением. О ней хотели знать все – примерно так же присматриваются к новому другу, пытаясь разобраться в его вкусах и понять, куда он ездит отдыхать… С ней обращались как с соратницей советского народа, как с поборницей Революции, будто, раздавая время от времени на улицах Берлина листовки и устраивая собрания, она тоже внесла свой вклад в становление партии социализма. Без внимания не оставалась ни одна, даже самая незначительная деталь: написанные ею когда-либо статьи; люди, с которыми она встречалась. Власти хотели знать все. И абсолютно все, без исключений, заслуживало более подробного рассмотрения. Ей приходилось копаться в самых затаенных закоулках памяти, выуживать воспоминания о каждом активисте, встречавшемся на ее пути, о каждом произнесенном слове. Скрывать ей, к счастью, было нечего. От новой родины, которая ее спасла, у нее никогда не будет никаких секретов. Это было бы верхом неблагодарности, которая в число душевных качеств Доры Диамант как раз не входила.

Чиновнику, принявшему ее в одной из пристроек на Лубянке, она опять рассказала все, что только могла. И сразу поняла, что он и без того о ней все знает. Ей оставалось лишь в некотором роде подтвердить историю всей своей жизни. Да, она родилась в польском городе Пабьянице, сначала вышла замуж за доктора Франца Кафку, а впоследствии за Людвига Ласка, занимавшего пост главного редактора органа КПГ «Ди Роте Фане»[3] и известного берлинским однопартийцам под именем Ганса Айлера. У нее была трехлетняя дочь Марианна, в свое время подхватившая скарлатину, давшую осложнение на почки, с которым московские больницы, одни из лучших в мире, теперь упорно пытались справиться. Членом КПГ она стала в 1930 году.

– Может, все же в 1929-м, а?

– Да, верно, конечно, в 1929-м, в декабре…

– На будущее, пожалуйста, говорите точнее!

Когда они по косточкам разобрали историю ее жизни, сидевший напротив человек попросил ее рассказать об уже упомянутой Лотте Клинсман, с которой они должны были встречаться на партийных собраниях. Она выдала весь запас своих знаний в этом вопросе, надо сказать, весьма и весьма скудный, ведь если откровенно, то Лотте Клинсман была ей не подруга, а, скажем, знакомая.

– Но зачем вам вообще нужна эта информация?

– Вопросы здесь задаю я!

В конечном счете Дора поняла, что об этой женщине ей было известно не так уж и мало. Она знала ее адрес, марку любимых сигарет, магазины, где та покупала одежду, время, когда возвращалась домой, и целую кучу других подробностей – вроде самых обычных, но стоило ей о чем-то таком упомянуть, как дознаватель тут же начинал ловить каждое ее слово.

Через несколько недель ее опять вызвали для разговора, но уже другой следователь. Ей пришлось отвечать уже на другие вопросы, на этот раз касавшиеся непосредственно ее. В основе имевшейся в его распоряжении информации лежали утверждения одного из руководителей берлинского отделения коммунистической партии, который выдвинул против нее весьма серьезные обвинения и выразил сомнения в том, что она искренне разделяет идеалы партии. «Сомнения в моей искренности?» Но разве на собраниях секции она не обрушивалась с лживыми нападками, подрывавшими самые основы марксизма-ленинизма, а конкретно – с упреками в адрес диктатуры пролетариата?

– Я уже не помню! – растерянно ответила она.

– Зато другие помнят! – отрубил следователь.

И в конце концов попросил еще раз описать тот путь, который Дора проделала в качестве активистки КПГ. А когда она закончила, отпустил домой, сообщив, что о дальнейших шагах в деле ее проинформируют отдельно.

– Вы имеете в виду дело Клинсман? – спросила она.

– Нет, в деле Доры Ласк-Диамант! – ответил он.