Фосс

Луны в то время года над Джилдрой висели тяжелые: золотистая луна с благодушным пухлым животом; уродливые бронзовые мужские луны, грозно накрененные. Однажды пыльной и ветреной ночью в небе возник бледный лунный камень или же отполированный клочьями облаков хрупкий стеклянный прибор, и на нем подрагивала стрелка, указывая направление, которое следует взять какой-нибудь звездной судьбе. Луны влияли на сны мужчин, и они зарывались лицом в беременных лунных женщин или потрясали бронзовыми кулаками в ответ на любую угрозу их мужественности. Впрочем, под действием стрелки этой магнитной луны сны от них тоже ускользали. Люди ворочались под волосатыми одеялами, которые раздражали их наготу, и из пальцев сыпалась белая пыль. Иные лежали неподвижно и прислушивались к бесконечному скрежету собственных век.

Таковы были невзгоды Пэлфримена одной особенно белой ночью. Не в силах заснуть, он убивал время тем, что вспоминал дома, в которых жил, мелкие унижения, которые ему довелось перенести, и огромную радость — белого орла, вспорхнувшего на ветку мертвого дерева и почти затмившего небеса взмахом крыльев.

Взмах мощных крыльев и писк мыши, стоны спящих в убогой лачуге Бойла почти освободили страдающего бессонницей Пэлфримена, и тут поднялся с постели Фосс. Он возник в полосах лунного света и мягко струящегося вокруг него спертого воздуха. Сам Фосс не двигался. Скорее, его двигал сон, понял Пэлфримен. По прихоти лунного света или же из-за нерешительной поступи голова немца отделилась от тела и замерла на луче, пронзившем деревянную стену. Рот и глаза были отчетливо видны. Пэлфримен содрогнулся. О, неужели Христос — лишь дурной сон и всю свою жизнь он обманывался?.. После того как кости нагого Христа прошествовали в лунном свете через зловонную комнату и за порог, находящийся в полном сознании свидетель продолжал лежать на одеяле лицом к лицу со своими недостатками и величайшим грехом всей жизни.

Как ни странно, вскоре его страданиям пришел конец. Лунный свет привел Фосса обратно. На ходу кости его поскрипывали, кожа отливала в зелень.

Пэлфримен хотел протянуть руку и вернуть их обоих к обычной жизни, но его удержал холод.

Следующим утром он заметил:

— Мистер Фосс, вы знаете, что вчера ходили во сне?

Немец надевал носки, сидя спиной к своему обвинителю.

— Никогда за мной подобного не водилось. Никогда! — сердито воскликнул он, словно открещиваясь от преступления, которого не совершал.

Выйдя из-за перегородки, Бойл почесал подмышку и счел необходимым объявить:

— Добро пожаловать, Фосс, в мир людских слабостей.

Наконец-то он был счастлив. Он вспомнил, как желтая женщина прижималась к нему животом по другую сторону сна.

Фосс заворчал. Он пришел в ярость. Целый день он походил скорее на скелет, чем на человека из плоти и крови. Все его дни растрачивались впустую на мелкие дела. Ноги немца отяжелели от пыли, пока он расхаживал между навесом, палаткой и скотным двором. К нему снова вернулось отвращение к людям, особенно к тем, кого ему навязали против воли. Пустые лица, подобные бумажным змеям, что навеки привязаны к земле или же судорожно подрагивают на теплом мелководье нижних слоев атмосферы и машут прикрепленным к спине хвостом, могли помешать ему устремиться к апофеозу, ради которого он жил. Фосс в отчаянии гадал, до какой степени другие увлекают его в пучину людской немощи.

Он покусывал перо, сидя над дневником экспедиции, куда исправно вносил действия и факты, и держал в руке узкий прямоугольник чистой сложенной бумаги, чтобы прикрывать страницу от чужих глаз и от пыли, когда в комнату вошел Бойл, хрустя хлебными крошками, обдал его запахом пота и заявил:

— Знаете, Фосс, не хочу лезть в чужие дела, но вот что я скажу: пока вы тут медлите, лучшее время для путешествий проходит мимо.

— Да-да, — откликнулся Фосс, постукивая по странице бумажным щитом, который держал в чистых длинных костлявых пальцах, и нахмурился. — Через два-три дня мы будем готовы отправиться. Мне нужно написать отчет, — добавил он.

— Я вовсе не хочу сказать, что вы мне мешаете, — заверил хозяин и едва не расчувствовался, ведь временами он готов был испытывать теплые чувства решительно ко всем, включая своего странного гостя, которого не понимал, подозревал и порой даже не любил.

Злопамятность Бойлу была чужда. При его любвеобильности нет ничего лучше близкого компаньона, с которым можно сидеть на одной куче навоза и переговариваться.

— Поймите, старина, — сказал он, похлопав немца по колену.

Фосс скривился: через дверной проем ворвался порыв ветра и обсыпал пылью чистую бумагу, вдобавок закатное солнце его ослепило.

— Я не намерен причинять вам неудобства дольше пары дней, — проговорил он.

Повторив свое обещание во второй раз, он понял, что поставил на кон все. Таким образом, винить за собственные человеческие слабости ему было некого. Он прильнул к ее длинным, холодным, блестящим косам и почувствовал, что они его душат.