Фосс

И вот теперь в Джилдре что-то должно было случиться. Первыми это почуяли в вечернем воздухе аборигены и собаки, которые то рычали, то резвились друг с другом. Белые смыли пыль с шей и лиц, запахли высохшей водой, мылом и резкой, грубой чистотой, церемонно вышли из палаток и объявили, что приближается отряд. Вдалеке раздавался отрывистый лай незнакомых собак, и собаки Джилдры принялись подвывать и кусать друг друга за плечи, выражая радость и солидарность.

— Вот и Торндайк! — вскричал Фосс, выбежав без шляпы и выставив на всеобщее обозрение белый лоб — с него словно маска упала.

— Будь я проклят, а ведь вы правы! — признал Бойл.

Теперь он постоянно пребывал в благодушном настроении, был со всем согласен и ко всему равнодушен и, кроме того, изрядно забавлялся.

Усталый отряд тем временем вошел в Джилдру с доблестью животных, добившихся цели. Волы со стоном замерли, подняли глаза и раздули ноздри, до последнего негодуя на тяжелые хомуты.

Худощавый, с налитыми кровью глазами Торндайк не стал устраивать шумихи вокруг своего прибытия, так как был человеком скромным. На немца, о котором столько говорили, он тоже не обратил особого внимания — протянул ему то, что привез, и все. Вместе с провиантом для Джилдры Торндайк захватил еще и топор, позабытый участниками экспедиции на ферме мистера Макензи, где они не так давно останавливались на ночлег, и стопку писем, перевязанных бечевкой.

Фосс забрал почту и похлопывал себя ею по ноге, задавая Торндайку скучные вопросы о дороге и о погоде, на которые последний отвечал не без некоторого удивления. Торндайку не доводилось видеть немцев прежде, и на этого он тоже старался не глядеть. Он плюнул, подвигал кадыком и пошел распрягать волов.

Фосс вернулся в дом и развязал стопку писем.

Разумеется, там обнаружились указания и пространные излияния мистера Боннера. Еще там имелась пара дружеских строк от Сандерсона, газеты и подарок от какой-то леди — масочка от мух, связанная ею собственноручно из зеленого шелка.

И еще там было письмо, похоже, от мисс Тревельян.

Фосс прочитал или бегло просмотрел почту, вычленяя крупицы смысла из посланий своего патрона, который к тому времени уже отодвинул пустую тарелку, ковырялся в зубах и переводил дух, потом сломал печать на письме мисс Тревельян, сгорбился и принялся разглаживать бумагу обеими руками, словно та настолько измялась, что для прочтения ее надлежало распрямить как можно лучше. Наконец он прочел:

«Поттс-Пойнт, ноябрь 1845.

Дорогой мистер Фосс!

Спешу поблагодарить вас за письмо, которое прибыло несколько дней назад пакетботом из Ньюкасла. Если вы ждали ответа слишком долго и заподозрили меня в нежелании писать вам, то примите во внимание разделяющее нас огромное расстояние и тот факт, что мне пришлось уделить немало времени самым тщательным размышлениям над вашим письмом, учитывая его неожиданное содержание. Даже по зрелом размышлении я признаю, что мне не вполне ясно, какого ответа вы ждете от девушки в моем положении, и, поскольку моим самым стойким недостатком является желание принимать решения, не прибегая к чужим советам, я должна, к сожалению, и далее оставаться в замешательстве, по крайней мере пока.

Ваше письмо стало для меня полной неожиданностью, если не сказать больше: обладая вашим презрением к человеческой природе, сделать столь недвусмысленное предложение той, которая также подвержена данной слабости!.. Ибо, по крайней мере, в одном запомнившемся мне случае, вы недвусмысленно выразили мнение о прискорбной слабости моего характера. Вынеся некогда подобную оценку сама себе, я не вправе опровергать ваше суждение, даже невзирая на то, что осознаваемая тобой истина, пожалуй, бывает особенно горькой, когда ее подтверждает другой человек, тем более тот, чье мнение уважаешь. Вы заставили меня страдать, этого я отрицать не могу, однако результат или цель этих страданий еще только предстоит понять. Между тем, если ничего другого не остается, моя прискорбная слабость порицает мою гордыню.

Ведь именно гордыня позволила нам узнать друг друга. На моей памяти никто, как я теперь понимаю, не отважился задеть мою гордость, разве что на щенячий лад. Мужчины, как я склонна полагать, страшатся, если их огромное самомнение не впечатляет окружающих. Вы же, по крайней мере, не страшились и в упор меня не видели, в результате чего я встревожилась и устрашилась собственного ничтожества и отверженности.

Итак, мистер Фосс, мы подошли к тому, что я вынуждена считать своего губителя — спасителем! Я должна принять на веру те нежные чувства, в которых вы признаетесь и которые я не могу четко отследить в лабиринте наших отношений. Стоит ли удивляться моему замешательству? Тем более что я продолжаю принимать чрезвычайно близко к сердцу благополучие того, чьи достоинства не перевешивают многочисленных недостатков, кои я все так же презираю.