Форс-мажор – навсегда!

— Все птички на веточке, а попугайчик в клеточке!

— Кеша, помолчи!

— Сама молчи! Все птички на веточке, а попугайчик в клеточке!

— Видал? А ты не верил!

— Почему же…

— С-сволочь! — не Кеше, не Артему, а затеянному процессу. Она бормотала безостановочно и нараспев, как бы общаясь. Манера шахматиста в Катькином (о! Катькином!) садике, окруженного болельщиками: «А мы попробуем коняшечкой на f7 и — вилочка. Э-э, нет! Вы нас тогда слоником скушаете! На здоровье! А белой пешечки на g7 не боитесь? Не боитесь — ладейка-злодейка держит. А мы видим, все-о-о видим! И другую пешечку на подкрепу. Извольте…»

— Так чем тебе все же милиция не угодила? Кать!

— А?! А ну их!.. Погоди! Сейчас эмальку зако-о-ончим. Перегородчатую на-а-ашу. Ты смотри, Темуш, смотри. Это интересно. Не так, правда, как лиможская… но… У лиможской эмальки своя стилистика… Цвета пла-авно — один в другой. А здесь рутина — раскатываем проволоку в ленточку, припаиваем ленточку по рисунку на металл, засыпаем порошок — и в «муфель», на обжиг… Рутина, да-а-а… И все равно — то не тот цвет вылезет, то на объеме норовит осыпаться, а то и взрывается, с-сволочь…

— Эквивалентно скольки граммам?

— Темуш?

— Тротила. Взрывается… Не обращай внимания. О своем. Шутка.

И не обращает. Он — о своем. Она — о своем.

— Тебе неинтересно?

— Нет! — признался Токмарев с дозированным, еле уловимым раздражением.

Она и не уловила:

— Ага! Я и говорю! Электричество по всему дому вырубилось — на меня свалили. Вернее, на «муфель». При чем тут я!.. Я больше всех и пострадала. Днем вырубилось — и не заметила. Светло ведь. Эмаль в «муфеле» созревает, я на кухне гравировку до кондиции довожу. Часа через полтора снова включили. Печь остыть успела и — опять. И — тра-ба-бах! Хорошо, не в глаз. В замкнутом пространстве, в печке. Перепугалась… Не представляешь!

— Где уж нам уж! — кому-кому, а Токмареву ни за что не представить взрыв в замкнутом пространстве, воображения не хватает. Он, кстати, чего пришел-то…

— Ага! Я и говорю! Тебе смешно (да? неужто?!), а у меня три Ленина, четыре Звезды и восемь Знамен — коту под хвост!.. Оля приезжает: где? Нету! То есть?! Ну, так получилось, что не получилось! Ой, я наслушалась, ой наслу-у-ушалась — и про нищих отчаявшихся ветеранов, и про безалаберность, и про крупную подставу, и…

— Кать! — перебил Токмарев. Ой, наслушался он, ой наслу-у-ушался! Хватит! За глаза и за уши! — Пойду я…

— Ку-у-уда! Сидеть! — пошутила Гречанинова интонацией кинолога.

(Шутку хочешь? — Нет. — Короткую! — Нет!)

Токмарев встал с отчетливым суставным хрустом, шагнул к окну. Мне сверху видно все, ты так и знай! Отсюда, от Гречаниновой, обзор получше, чем от Юдина, — и не на детсад, а на милицейский газик, секущий за дверью подъезда.

Нет газика! Осада снята? Удовлетворился сержант Воскресенский, несолоно хлебнув при повторном визите к гр. Юдину?

Путь свободен!

И ку-у-уда путь?

Снова к Наталье?! Недоговорили, благоверная… Нас с тобой перебили, но ничего-ничего, мы их всех перебьем!

А то и к Чепику?! Насколько пррравильно я тебя понял, глава охррранной стррруктуры?.. А’йтем, опять ты неп’йавильно!.. Уразуметь про недоразумения и вразумить заодно!

На электричку?! Ах, да!.. Первый, первый! Я второй! Берем третьего в бушлате и без собачки!

Или снова к Марику? Телевизор у него…

— Уехали? — щекотнула из-за плеча в ухо Гречанинова.

— Кто?

— Ну, эти…

— Которые?

— Темуш! Ну что ты, ну!.. Милиция!

— А тебе на кой?!

— Ага! Я и говорю! Я же тебе говорю-говорю, а ты… — зачастила-запричитала: — Это из-за прибамбасов, из-за них! Говорю: ветеранам помогаю! Им без блямбы — ни надбавки, ни без очереди, ни вообще. Художник я, у меня диплом! Видите-видите, вот! А они: говорите-говорите — под протокол, пожалуйста!.. Вторую неделю плотно пасут. Из Питера в Бор уехала, чтоб не доставали. А мне — бац! — повестка на понедельник! По месту прописки. Оля успокаивает: формальность! «Английские пианино никогда не текут»! Ага, формальность! В окошко выглядываю — поджидают, блиннн! Повестка на понедельник, сегодня суббота, и уже поджидают! Прикинь?

— Пойду я… — вздохнул Артем.

Прикинь? Прикинул. Мало что понял, но прикинул. Досада переросла в неприязнь. Не думал, не гадал он, никак не ожидал он такого вот конца… ламца-дрица, гоп-ца-ца!

Токмареву бы Гречаниновы заботы — художественные промысловики, третируемые дуболомами в погонах!

Он сам недолюбливает этих… элегантно-помятых, мулечно-увешанных, скептично-хмыкающих. А за что их… долюбливать?! Неисчерпаемый словарный запас: стеб, амбивалентность, прикол, парадигма, херня, ламентации, классно… особенно — молодежно-дебильное «прикинь?». Раздраженные Токмаревские коллеги лупят демократизаторами, пасут идеалов, шлют повестки, а то и грядут внезапно… И тут — ка-акая встреча, капитан! Мы вас — днем с огнем, а вы тут!

— Пойду… — подтвердил Токмарев. И остался стоять, как стоял. Катюха была вплотную — не обойти. Сквозь?

— Темуш! За что ты меня так не любишь? — по-детски жалобно.

За глухоту взамен былой чуткости. За беспардонность взамен былой непосредственности. За «прикинь?», в конце концов!

— Это я-то не люблю?!