Форпост в степи

Около полудня над площадью Сакмарского городка зазвучал церковный колокол. Казачки слушали перезвон плача, а казаки, сняв шапки и крестясь. Прощальный колокольный звон щемящей болью проникал в их души, навевал молчаливую тревогу и печаль…

— Выносят Авдея! — пронесся по толпе робкий шепоток.

Атаман обратился к людям:

— Айдате, казаки, подсобим вынести нашего товаришша!

Люди молча двинулись по ступенькам вверх. Донской и Белов

шагали впереди всех.

— Ой, Авдеюшка мой ненаглядный! — заголосила убитая горем Груня, которую поддерживали Макарка и Никодим.

— Держись, мама, — сказал сын, поддерживая женщину под безвольно свисающую руку.

— Груня, прими соболезнование, — сказал, подойдя к ней, атаман.

— Поди прочь! — крикнула несчастная женщина, с ненавистью оттолкнув протянутую Донским руку. — Ты почему Луку в город спровадил, аспид? Или не ведал, что отец его помер?

— Он уже давно должон был возвернуться, — вздохнув, начал оправдываться атаман. — Ему же только пакет губернатору вручить надо было и айда обратно. Таково было повеление мое.

— Уйди с глаз моих! — истерично закричала Груня и притопнула ногой.

Казаки тесно сгрудились у гроба, в котором лежал Авдей в казачьей форме. Непокрытая голова… Только венчик на лбу. Волосы гладко причесаны руками казачек. Глубоко запавшие глаза закрыты.

У гроба посадили плачущую Груню.

— Ой, для чего ты нас покинул, Авдеюшка! — закричала она. — Ой, оставил почто детушек сиротами?!

Казаки подняли гроб на плечи, и траурная процессия отправилась на крепостное кладбище. Шли молча. Тех стариков, кто не мог идти сам, усадили на телеги.

Петр Белов шагал рядом с атаманом:

— Да, любили у нас Авдея Барсукова. Погляди–ка, и стар и млад, почитай, зараз все в горе. Еще бы жить да жить! И Лука, как на грех, застрял где–то. Груньке в глаза прямо стыдно глядеть.

Атаман смахнул с глаз слезы:

— Ума не приложу, где его черти носят? Ведь знал, паршивец, что отца нынче хоронить. Мог бы и поторопиться.

— Мог бы, — поддакнул Белов.

— С Мариулой говорил? — спросил атаман.

— Да.

— Что она сказала?

— Ничего. Сердце не выдюжило, вот и все. Сожалела еще очень.

— Теперь ужо поздно сожалеть, — хмуро сказал атаман. — Надо обмыслить, как семье помочь.

— Всем миром зараз подмогнем, — вздохнул урядник и вполголоса спросил: — Как думаешь, Данила, с Лукой ничего не стряслось?

— Не стряслось? — атаман удивленно посмотрел на Белова. — А что с ним могло стрястись? Он не впервой в Оренбург нарочным скачет.

— Я опасаюсь, что его кайсаки сцапали. Эти бестии эдак и рыщут вокруг.

— Типун тебе на язык. И дернул же меня бес именно Луку в Оренбург отправить!

Атаман горько ухмыльнулся, и прикрыв рот ладонью, сказал:

— Э–э–эх, Лука, Лука… Подвел ты меня, Лукашка. Права Груня, мать твоя, что отругала меня последними словами.

Белов осмотрелся и удивленно воскликнул:

— Ты только погляди, Данила, кузнец Архип — и тот пожаловал!

— Где? — удивился атаман.

— Да вон, около гроба топчется. Все хотит подсунуть и свое плечо, когда казаки сменяют друг дружку.

— На кой ляд явился? — прошептал, заметив кузнеца, Донской. — Только вот полумертвым из леса приволокли, а все туда же. Все геройствует.

Атаман хотел еще что–то сказать, но Белов, повинуясь неясному, безотчетному чувству, шагнул вперед и, отстранив тяжело дышавшего Архипа, взял край гроба на свое плечо.

Печальная процессия подходила к крепости. Заголосили женщины. И такой болью скрутило сердце атамана, что хоть самому зайтись бы криком, присоединившись к казачкам.

Гроб внесли в крепостной двор и поднесли к свежей, вырытой еще с утра могиле.

Безутешная Груня целовала лицо, лоб, волосы мужа, и никто не мог оторвать ее от покойного. По его бледному холодному лицу катились ее горячие слезы. Сорвав с себя платок и распустив волосы, женщина кричала, все просила его встать. Но Авдей оставался неподвижен. Ему уже было все равно, и никто не мог разбудить его, воскресить или потревожить.

* * *

Архипу пришлось затратить немало усилий, чтобы встать с постели и заставить себя пойти на площадь. Его конечно же никто не осудил бы за отсутствие на похоронах. Но кузнец считал себя обязанным проститься с покойным.

Тяжело дыша, опираясь на подобранную во дворе Мариулы палку, он упрямо шагал к церкви, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Растревоженная рана прожигала грудь.

Архип доковылял до площади в тот момент, когда тело с покойным вынесли из церкви. Он протиснулся сквозь толпу казаков и подставил плечо под днище гроба. Рана разболелась еще больше, в глазах потемнело.

Когда его сменил Петр Белов, силы Архипа были на исходе. Зажав ладонью кровоточащую рану, он присел на завалинок хлебной лавки и печально смотрел вслед удаляющимся казакам. Кузнец даже не заметил, как возле него остановился незнакомец:

— Эй, казак, что тут у вас происходит?

Мужчине пришлось еще несколько раз повторить свой вопрос, и лишь тогда Архип заметил его присутствие.

— Ты что, оглох, казак? — спросил незнакомец, трогая его за плечо.

— Что? — встрепенулся Архип и недоуменно посмотрел на потревожившего его человека. — Ты кто?