Форпост в степи

— Завтра в полдень приведешь колдунью в шляпный салон — и десять золотых твои.

— А если я приведу обеих?

— Заработаешь двадцать золотых.

— А чтобы заработать все монеты? — с трудом проглотив застрявший ком в горле, прошептал цыган.

— Все будет зависеть от того, как постараются твои колдуньи, — с усмешкой ответил Нага.

— Уж они постараются, поверь мне, барин! — заверил цыган.

— Вот тогда и поговорим обо всем остальном, — пообещал Нага, снова потянувшись к стоявшему на столике чилиму. — А теперь пошел вон.

3

Много дней Пугачев скитался по родственникам и друзьям, а то и по чужим домам. Приходилось ночевать у друзей своих друзей, называясь разными именами, придумывать про себя разные истории. Отловили и арестовали его сестру и зятя. Они так и не дошли до Терека. А зять постарался очернить его, Емельяна. И он вынужден

был удариться в бега и теперь скитался по степи, как неприкаянный. Долго ли будет помогать ему провидение? Кто скажет?!

По ночам, прислушиваясь к тишине незнакомых изб, он думал, думал… Созревали одни планы и тут же уступали место другим. Большие желания сменялись маленькими: где найти надежное укрытие?

Коварный ум подсказал неожиданное решение: хорошо бы пробраться в свою избу! По словам жены, с которой он ухитрился разок встретиться, у них несколько раз были государевы люди. Софья им сказала, что муж уехал куда–то без предупреждения. Они ушли, вероятно, предполагая, что он бежал далеко, на Сечь Запорожскую! И если незаметно проникнуть в свою избу сейчас, то самое рискованное место может стать самым безопасным.

Пугачев обманывал себя. Мысль укрыться в родной избе была вызвана не только стремлением запутать следы, перестать бродяжничать под покровом ночи. Он страдал от одиночества, хотел поделиться с женой и матерью своими терзаниями, получить хоть какой–то совет. Он знал, что за организацию побега сестры и брата ему грозит тюрьма на долгие годы, и не знал, как избежать этой незавидной участи.

Если пригласить Софью в другое место — могут выследить. За ней пойдут по пятам. А то, что жена сидит дома, не выходя никуда ни на шаг, только утверждало государевых людей во мнении, будто Пугачев давно на Запорожье или на Тереке. Итак, решено…

И вот, темной ночью, как зверь, он прокрался к своей избе, где не был уже пару месяцев. Он не шел, а скользил, прижимаясь к плетню, боясь наступить на что–нибудь, что могло загреметь, захрустеть или издать любой другой звук, способный привлечь постороннее внимание. Он исчез за калиткой, прошмыгнув вдоль пустынной улицы, и облегченно вздохнул, оказавшись во дворе.

Оставалось сделать несколько шагов и он снова обнимет мать, жену, детей… Оставалось…

— О Господи, Емеля! — едва прошептала Софья, впуская его в избу.

Она повисла у него на шее, и он внес ес в переднюю. Затем они сели. Емельяну захотелось хоть чем–то порадовать семью, но радовать было нечем.

— Я чуток поживу здесь, опосля уйду, — сказал он, дуя на горячий чай.

— Емелька, ты опять за свое! — укоризненно покачала головой мать.

— Иначе никак неможно, а то зараз в околоток угожу.

Софья неожиданно разозлилась:

— А мы? Как же мы? Ты об нас подумал? Мы уже скоро перемрем от голода, а он… Охальник блудный, вот кто ты, Емеля!

— Не серчай на меня, Софушка. Видать, Господь отвернулся от меня. Вот и приходится зараз горюшко мыкать!

Пугачев замолчал, а жена повелительно бросила:

— Не пущу!

Выразительные глаза Емельяна озарились короткой вспышкой. По отощавшему телу прокатилась горячая волна.

— Так значит! — сказал он в волнении. — Выходит, ты желаешь лишить меня воли?

— Нет, я только хочу тебя видеть подле себя всегда рядом. Али опротивела уже тебе?

Емельян не ответил.

— Оставаться дома мне с погибелью сравнимо, — угрюмо сказал он.

— А нам без тебя тоже смертушка угрожает, — всхлипнула Софья.

Лицо Емельяна при этих словах передернула гримаса не то гнева, не то отчаяния, и он сжал кулаки.

— Ничего. Потерпите еще маленько. Уже скоро я осыплю вас златом!

— Ты чего это? Аль ополоумел, по степи волком шастая? — ужат нулась Софья.

В тишине вдруг скрипнула половица. Емельян вздрогнул и обернулся. Но это была мать. «О Господи, за что испытания мне эдакие?» — подумал он и спешно перекрестился.

— Отдохни и уходи, сынок, — сказала вдруг мать. — А мы двужильные. Мы выдюжим.

Ободренный ею, Емельян поднялся:

— Уже скоро на Русь подамся али в Польшу панскую. Меня там надежные люди ждут! Вот оттуда я деньжат и привезу Враз с нуждой справимся!

— А как долго ожидать благодати сей, Емеля? — спросила поверившая его словам мать, пристально глядя на сына.

Он потупился.

— Так вот зараз обсказать не могу. Как Господь дозволит, так и возвернусь!

— Сумлеваюсь я, — вытирая слезы, сказала Софья. — Сердцем чую, что больше мы не свидимся.

— Не смей хоронить меня! — Он выдернул из кармана мешочек, вытряхнул из него пять монет и положил их на стол. Он задыхался, будто в горле застрял ком. Наконец ему удалось тяжело и протяжно выпустить воздух. — Вот вам пять рублев серебряных. Покуда хватит.